Почему мы не хотимъ идти назадъ?

г.

Не такъ давно вышла книжка: „Субъективизмъ и инди­видуализмъ въ общественной (философіи“ г. Бердяева. , Книжка эта имѣетъ двѣ дѣли: съ одной стороны под­вергнуть критикѣ міросозерцаніе Н.

Обѣ эти задами находятся въ тѣсной взаимной связи, дри чемъ вторая ставится авторомъ въ центрѣ. Критика субъективизма Михайловскаго возможна, по мнѣнію г. Бер­дяева, только съ точки зрѣнія научнаго объективизма марксовой теоріи, справедливой въ своихъ общихъ соціоло­гическихъ построеніяхъ, но лишенной теоретико-познава­тельнаго—базиса.—Соціологическая доктрина—Маркса-Эн- гельса должна принять теоретико-познавательную основу трансцендентальнаго идеализма.

Такъ думаетъ не одинъ г. Бердяевъ. Вотъ ужъ нѣ­сколько лѣтъ, какъ мы слышимъ назойливо повторяющійся зовъ: ,,Пора назадъ къ Канту “[***************]).

Намъ, „ортодоксальнымъ¹¹ марксистамъ, откровенно го­воря, надоѣло скучное и ^монотонное приставанье такъ называемыхъ критиковъ. И надоѣло не потому, что марк­сизмъ боится критики. Наоборотъ, умная, дѣльная и серьез­ная критика приноситъ подчасъ больше пользы данной теоріи, нежели посредственная защита ея. Но наши кри­тики не отличались ни дѣльностью, ни даже серьезностью отношенія къ занимающему ихъ вопросу. Повторяя на раз­ные лады допотопныя мысли, они на дѣлѣ даже не су­мѣли поставить ни одного живого, захватывающаго во­проса.

Споръ противъ какого-нибудь изъ этихъ критиковъ дол­женъ быть волей неволей направленъ исключительно про­тивъ тѣхъ мыслителей, чьи мысли данный критикъ повто­ряетъ. Критикъ, съ которымъ мы въ данномъ случаѣ бу­демъ имѣть дѣло, повторяетъ основные принципы, или точнѣе, основныя противорѣчія критической философіи въ ихъ чистомъ и нетронутомъ видѣ.

по поводу тѣхъ странныхъ пріемовъ нашихъ критиковъ- гяосеологовъ, которыми пользуется и г. Бердяевъ.

II.

Гносеологическіе критики марксизма, повторяющіе на разные лады, что марксизму не достаетъ теоретико-позна­вательнаго базиса, страннымъ и даже непонятнымъ обра­зомъ смѣшиваютъ теорію познанія критицизма съ теоріей познанія вообще.

Всякій, кто хоть мало-мальски знакомъ съ исторіей фило­софіи, знаетъ очень хорошо, что элементы теоріи позна­нія встрѣчаются на самыхъ первыхъ ступеняхъ возникно­венія философской мысли.

Уже тѣмъ, что Ѳалесъ все разнообразіе видимыхъ предметовъ свелъ на одну матеріальную субстанцію, былъ поставленъ вопросъ о нашемъ познаніи, который по своему логическому существу содержитъ въ себѣ предположеніе различія между объектомъ въ себѣ и объектомъ для насъ. Подобнымъ различіемъ были намѣчены существенные во­просы теоріи познанія: объ отношеніи единства къ множе­ству, субстанціи къ развитію, видимаго къ невидимому и разума къ ощущенію.

И съ того момента, какъ отцу философіи пришла мысль сдѣлать различіе между видимымъ и невидимымъ, субстан­ціональнымъ и мѣняющимся, съ тѣхъ поръ вся философія до нашихъ дней занималась и занимается главнымъ обра­зомъ вопросами о человѣческомъ познаніи.

Если же понимать теорію познанія въ ея болѣе узкомъ и спеціальномъ смыслѣ, въ смыслѣ сознательнаго опредѣ­ленія границъ нашего познанія, то и въ этомъ случаѣ иниціатива принадлежитъ не Канту. Вполнѣ ясно была поставлена эта проблемма Локкомъ, впослѣдствіи развита Юмомъ, «не говоря уже о французскихъ матеріалистахъ XVIII столѣтія, ставившихъ опредѣленно границы по­знанія.

— УО — научному объясненію окружающихъ явленіи и согласно этому своему стремленію всегда ограничивался міромъ, воспринимаемымъ внѣшними чувствами. Его основой былъ слѣдовательно опытъ или, мы бы сказали, міръ феноме­новъ, еслибы этотъ терминъ не былъ испорченъ кантіан­ской философіей, по смыслу которой феноменъ есть исклю­чительно субъективный процессъ. Марксистская теорія выходитъ изъ основъ матеріализма и къ тому же не изъ ма­теріализма метафизическаго, а изъ матеріализма діалекти­ческаго. Матеріализмъ же діалектическій тѣмъ и отличается отъ матеріализма спекулятивнаго, что онъ не признаетъ ни законченной метафизической системы, ни застывшихъ метафизическихъ субстанцій.

Этотъ родъ матеріализма имѣетъ такимъ образомъ по существу своему теоретико-познавательный характеръ въ настоящемъ смыслѣ этого слова. Отсюда вытекаетъ, что критики ортодоксальнаго марксизма не имѣютъ ли малѣй­шаго логическаго права ставить марксизму въ упрекъ отсут­ствіе критическн-философскаго базиса. Если же марксист­ская философія имъ на самомъ дѣлѣ кажется почему-либо неудовлетворительной, то имъ слѣдовало бы прежде всего и главнымъ образомъ серьезно и добросовѣстно разобрать во­просъ по существу, а не утверждать голословно съ видомъ философскаго глубокомыслія, что марксизмъ—метафизика.

Но наши критики вообще устроились весьма удобно. Они не только безъ всякой критической мысли отнеслись къ философіи діалектическаго матеріализма, но даже не дали себѣ труда хорошенько уяснить себѣ ту систему, къ которой они такъ торопливо мчатся „назадъ". Критики- каптіанцы, конечно, знаютъ, что изъ міросозерцанія Канта вышли съ одинаковымъ правомъ различныя и даже проти­воположныя теченія.

Сами кантіанцы безпрестанно возятся съ противорѣ-

чіями ихъ учителя. Почти каждый изъ нихъ выбрасываетъ, часто весьма произвольно, тотъ или иной существенный элементъ, увѣряя при этомъ, что основная точка зрѣнія сохранила свою цѣльность и послѣ совершенной опе­раціи.

Но какъ ни велика смута, господствующая среди фи­лософскихъ послѣдователей критицизма, имъ нельзя отка­зать ни въ философскихъ пріемахъ мысли, ни въ стрем­леніи обосновать свое міросозерцаніе.

Иначе проявляютъ свою смуту кантіанцы-дш^теистш Сочиняетъ, напримѣръ, такой критикъ статью на разныя, съ теоріей познанія ничего общаго не имѣющія темы, напишетъ слово „гносеологія", поставитъ крестъ и въ вы­носкѣ велитъ смотрѣть „Логику" Зигварта, „Исторію фи­лософіи" Виндельбанда, „Философскій критицизмъ" Риля и т. д. Показавъ такимъ образомъ, что источникъ его „критическихъ" и щриинальныхъ взглядовъ находится въ чужомъ сочиненіи, критикъ преспокойно разсуждаетъ дальше „на разныя темы", пока не напишетъ: „категорія доллжаы";тутъ опять—крестъ, опять—выноска и совѣтъ читать Зиммеля, Штаммлера, Зомбарта и т. п. Нельзя ска­зать, чтобы подобные пріемы обнаруживали большую са­мостоятельность мысли,—качество обязательное для кри­тика, ибо некритикующій критикъ есть явленіе проти­ворѣчивое.

Перейдемъ къ книгѣ или точнѣе къ философіи г Бердяева.

III.

Вся гносеологія г. Бердяева изложена на трехъ страни­цахъ.

примѣнимость (allgerneiιιgultig). Это понятіе находится въ центрѣ кантіанской философіи и отвѣчаетъ на вопросъ о цѣнности, а не о происхожденіи нашего познанія. Вели­чайшая историческая заслуга Канта сводится къ тому, что онъ открылъ незыблемыя основы общеобязательнаго, т. е. объективно-цѣннаго, въ трансцендентальной апперцепціи [†††††††††††††††]). Іѵіы категорически утверждаем(пріемъ пе совсѣмъ кри­тическій, Л. А.),что если признать вмѣстѣ съ эмпириками лишь существованіе одного психологическаго сознанія, черпаю­щаго все свое содержаніе изъ опыта, то рушится все общеобязательное въ познаніи, слѣдовательно все объек­тивное, и мы приходимъ къ скептическому субъективизму. Только непослѣдовательность и трусость мысли застав­ляютъ эмпириковъ ‘отворачиваться отъ этого непріятнаго, но неизбѣжнаго вывода.

„Что же такое это трансцендентальное, общечеловѣ­ческое сознаніе и чѣмъ оно отличается отъ обыкновеннаго психологическаго сознанія? Всякій актъ познанія предпо­лагаетъ познающаго субъекта; въ познающемъ субъектѣ мы открываемъ элементы, обязательные для всѣхъ познаю­щихъ; они составляютъ логическія условія познанія, необхо­димыя его предпосылки. Все наше познаніе—опытное, по познавательный опытъ возможенъ только потому, что ему логически предшествуютъ такія необходимыя условія, какъ напримѣръ законъ тождества, какъ формы пространства и времени, какъ категорія причинности и т.

всякаго смысла, они не имѣютъ никакой Другой примѣ­нимости кромѣ міра, являющагося намъ въ опытѣ. Мы только открываемъ въ каждомъ актѣ познанія опредѣлен- пую логическую послѣдовательность. Мы, напримѣръ, открываемъ, что категорія причинности носитъ общеобяза­тельный характеръ, имѣетъ всеобщую примѣнимость въ позпаніл, поэтому мы говоримъ, что она логически пред­шествуетъ опыту. Опытное происхожденіе этой познава­тельной категоріи не давало бы никакихъ гарантій для ея всеобщности, мы не имѣли бы никакихъ ручательствъ за то, что будущій опытъ не представитъ намъ безпри­чинныхъ явленій и вообще какихъ угодно сюрпризовъ. Добросовѣстные эмпирики, какъ Д. С. Милль, приходятъ къ скептическому взгляду на причинность. Поэтому кромѣ измѣнчиваго и текучаго психологическаго сознанія, мы должны принять еще трансцендентальное, логическое со­знаніе, какъ объективную точку опоры. Иначе міръ обра­тился бы въ какой то ужасный хаосъ, не знающій законо­мѣрности, а познаніе—въ субъективную игру, не знающую ничего объективнаго. Теорія познанія (гносеологія) именно имѣетъдѣло съ общечеловѣческимъ, трансцендентальнымъ, а не субъективнымъ, психологическимъ сознаніемъ. Точка зрѣнія развитія, имѣющая полную силу для пспхологиче-, скаго сознанія (объектъ психологіи), не имѣетъ мѣста въ теоріи познанія, которая вѣдаетъ только логическое, из­слѣдуетъ не происхожденіе и развитіе познанія (это опять дѣло психологіи), а его составъ и общепримѣнимость, его цѣнность (&&Ш§кѳіі). Мы исходимъ изъ предположенія о существованіи нормальнаго познанія. Объективно-истинное есть гносеологически-нормальное. Замѣчательнѣйшій пред­ставитель философскаго критицизма Алоизъ Риль гово­ритъ, что логическое, какъ и этическое, носитъ соціаль­ный характеръ, оно возникаетъ въ духовномъ общеніи; если бы существовало только одинокое сознаніе, то не существовало бы никакого а ргіогі, не было бы ни логи­ческихъ, ни этическихъ нормъ. Какъ это надо понимать? вта важная мысль имѣетъ слѣдующее значеніе: основной признакъ логическихъ и этическихъ нормъ это—ихъ объек­тивная цѣнность, ихъ обязательность и примѣнимость ко всякому сознанію, слѣдовательно, онѣ предполагаютъ суще­ствованіе нѣсколькихъ сознаній, такъ какъ только въ об-

IOO -

щеніи съ другими индивидуальное сознаніе приходитъ къ тому, что у него есть всеобщаго, т. е. объективнаго въ единственно возможномъ смыслѣ этого слова. Обычный критерій объективной истинности въ познаніи—соотвѣт- ствіе съ внѣшними объектами—въ философскомъ отноше­ніи недостаточенъ; необходимо, чтобы это соотвѣтствіе было одинаково для всякаго сознанія, а это возможно только при признаніи трансцендентальныхъ элементовъ сознанія, которые и являются верховнымъ критеріемъ. Въ этомъ смыслѣ истина дѣйствительно соціальна"[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]).

Очень легко замѣтить, какъ во всѣхъ этихъ разсужде­ніяхъ, представляющихъ „гносеологическую" основу книги, авторъ въ различныхъ выраженіяхъ твердитъ буквально одно и то же. Вмѣсто требуемаго въ данномъ случаѣ су­щественнаго опредѣленія источника различія между субъ­ективнымъ и объективнымъ, г. Бердяевъ ограничивается чисто внѣшнимъ повтореніемъ того, что индивидуальное есть субъективное, а общеобязательное—объективное; что* первое сводится къ психологическому, второе къ логиче­скому сознанію; иначе говоря, что субъективное есть субъективное, а объективное, какъ разъ напротивъ,— объек­тивное.

Терминологія, заимствованная изъ системы Канта: „эм­пирическая и трансцендентальная апперцепція" и проч.. придаетъ повторяющейся тавтологіи глубокомысленпын видъ, но сущности поставленнаго вопроса нисколько не объясняетъ.

Но если г. Бердяевъ не сумѣлъ сказать ничего по­ложительнаго, то тѣмъ не менѣе успѣлъ обнаружитъ всю несостоятельность и противорѣчивость своей точки зрѣнія.

Какъ и подобаетъ истинному критмщисту, г. Бердяевъ начинаетъ гносеологію догмой:„Все наше познаніе —опыт­ное; но познавательный опытъ возможенъ только потому,,, что ему логически предшествуютъ такія необходимыя усло­вія, какъ напримѣръ законъ тождества, какъ формы про­странства и времени, какъ категорія причинности и т. д. Мы не говоримъ, что а ■ ргіогі хронологически дредше-

ствуетъ опыту; по времени до опыта въ познающемъ субъектѣ нѣтъ ничего".

Итакъ существуетъ передъ познавательнымъ опытомъ опытъ пепознаватѳльный н совершенно пустой субъектъ, познавательныя функціи котораго объективируютъ безфор­менное содержаніе непознаватедьнаго опыта, давая ему закопомѣрный порядокъ. Но откуда же берется содержа­ніе опыта и что оно такое? На этотъ вопросъ г. Бердяевъ отвѣчаетъ, какъ мы видѣли въ примѣчаніи, что онъ раз­дѣляетъ толкованіе Канта, предложенное Германомъ Ко­геномъ и Алоизомъ Рнлемъ, т. е. что кантовскій вопросъ какъ въ теоріи познанія, такъ и въ этикѣ—это вопросъ не о генезисѣ познанія и нравственности, а объ ихъ объек­тивной цѣнности. Но если г. Бердяевъ, слѣдуя этому тол­кованію, абстрагируетъ отъ содержанія опыта, то, спраши­вается, на какомъ основаніи онъ тутъ же заявляетъ, да еще такъ категорически, что безъ трансцендентальнаго сознанія „міръ обратился бы въ какой то ужасный хаосъ, не знающій закономѣрности, а познаніе въ субъективную игру, не знающую объективнаго".

Г. Бердяевъ, какъ оказывается, тотчасъ измѣнилъ сво­ему гносеологическому обѣщанію абстрагировать отъ со­держанія опыта, какъ ему на дѣлѣ измѣняютъ его учи­теля, Германъ Когенъ и Алоизъ Риль. Содержаніемъ опыта сказывается у него вполнѣ опредѣляемый критицнстами хаосъ внѣшняго міра, получающій закономѣрность отъ познавательныхъ формъ субъекта. Откуда же критицистамъ извѣстно, что матерія опыта лишена всякой закономѣрно­сти? Почему бы‘напримѣръ не предположить существова­ніе причинной связи въ допускаемомъ критицнстами внѣш­немъ мірѣ, а хаосъ въ головахъ... хоть бы нѣкоторыхъ критицистовъ, являющихся относительно познающаго субъ­екта объектами, принадлежащими къ тому же внѣшнему міру, гдѣ господствуетъ такой „ужасный хаосъ".

Критицисты всегда забываютъ, что познающій субъектъ есть въ то же время и объектъ. Обладая закономѣрностью въ нервомъ случаѣ, онъ, по ученію критической философіи, теряетъ ее во второмъ. И это противорѣчіе никогда не покидаетъ критицистовъ.

Желая доказать абсолютную зависимость мірового по­рядка отъ апріористическихъ формъ субъекта, они вынуж.

дени опредѣлять содержаніе опыта пакъ безформенную матерію, являющуюся результатомъ дѣйствія внѣшнихъ объектовъ; съ другой стороны апріористическія формы, категоріи субстанціальности и причинности окончательна исключаютъ какъ существованіе объекта, такъ и его дѣй­ствіе на субъекта. Выходитъ, что опредѣленіе субъектив­ныхъ формъ опыта обусловлпвается'опредѣленіемъ содер­жанія его; опредѣленіе же содержанія опыта исключается найденными апріорными формами, при нахожденіи кото­рыхъ молчаливо предполагается содержаніе опыта извѣст­нымъ.

Основные принципы критицизма имѣютъ поэтому слѣ­дующій видъ: трансцендентальный идеализмъ не касается генезиса опыта; оставляя опредѣленіе матеріи опыта въ сторонѣ, онъ имѣетъ дѣло только съ субъективными формами его; субъективныя же формы даютъ матеріи опыта закономѣрность, такъ какъ она представляетъ со­бою „ужасный хаосъ".Это вопіющее трехъэтажное проти­ворѣчіе, дѣлающее оікончательно невозможной всю точку зрѣнія, есть не что иное, какъ повтореніе въ другой формѣ кореннаго противорѣчія, господствующаго въ „Критикѣ чистаго разума", противорѣчія между вещью въ себѣ, какъ дѣйствующимъ реальнымъ предметомъ, и апріорными фор­мами, исключающими ея существованіе и дѣйствіе. Это противорѣчіе, проходящее черезъ всю систему Канта, принимаетъ особенно рѣзкую форму въ самой трудной и темной части „Критики чистаго разума", именно тамъ, гдѣ рѣчь идетъ о трансцендентальной и эмпирической аппер­цепціи, на основаніи которыхъ г. Бердяевъ такъ легко и такъ просто построилъ всю свою гносеологію.

Если бы г. Бердяевъ дѣйствительно критически, т. ѳ. съ пониманіемъ послѣдовалъ за глубокимъ, но мучительно противорѣчивымъ ходомъ мыслей Канта, онъ не могъ бы съ такой наивной и но истинѣ трогательной простотой поставить рядомъ два, другъ друга обусловливающія и въ то же время другъ друга исключающія, понятія. Правда, эмпирическая и трансцендентальная апперцепціи встрѣ­чаются рядомъ и у самого Канта. Но стоитъ хотъ сколько нибудь серьезно отнестись къ основной мысли „Дедукціи чистыхъ разсудочныхъ понятій", чтобы увидѣть, какъ фи­лософъ, смутно сознавая безысходную п отиворѣчивость

этихъ понятій, всячески старается скрыть это противорѣ­чіе отъ самого себя. .

Здѣсь не мѣсто входить во всѣ подробности системы, которыя связаны съ эмпирической и трансцендентальной апперцепціями, но нѣсколько остановиться на этомъ во­просѣ необходимо.

IV.

Начавъ „Критику чистаго разума" догматическимъ пред­положеніемъ существованія объекта и субъекта, Кантъ, согласно поставленной имъ задачѣ, концентрируетъ всю силу анализа на открытіи и опредѣленіи субъективныхъ формъ, оставляя объектъ въ сторонѣ. Найденныя апріори­стическія формы, составляющія источникъ единства, устой­чивости и закономѣрности, должны неизбѣжно вести къ субъективному идеализму. Но Кантъ не хотѣлъ быть субъективнымъ идеалистомъ [§§§§§§§§§§§§§§§]).

Находясь подъ сильнымъ вліяніемъ англійскаго эмпи­ризма, поборовшаго схоластику, и самъ слѣдуя духу новаго времени, Кантъ крѣпко держится за матеріальный внѣшній міръ, воспринимаемый нашими чувствами, какъ за источ­никъ опыта, закрывая глаза на то обстоятельство, что его ученіе объ апріорныхъ формахъ окончательно дѣлаетъ не­возможнымъ признаніе этого источника. Не обращая вни­манія на это коренное противорѣчій Кантъ остается при твердомъ убѣжденіи, что существуетъ внѣшній объектъ, капъ реальная причина ощущенія. Но такъ какъ законо­мѣрность и единство присущи только субъекту, то матерія опыта представляется разрозненной и безформенной, т. е. хаосомъ, изъ кот'ораго субъектъ, какъ источникъ законо­мѣрности, творитъ міръ по своему образу и подобію.

Какъ же творитъ субъектъ свои представленія? Въ какихъ его свойствахъ лежитъ основа идентичности вос­принятыхъ и воспроизведенныхъ элементовъ, безъ которой

міръ долженъ казаться хаосомъ? На этотъ вопросъ Кантъ прежде всего отвѣчаетъ, что такой основой не можетъ быть эмпирическое сознаніе, само измѣнчивое и зависимое отъ воспріятія. „Сознаніе, — читаемъ мы въ „Критикѣ чистаго разума",—по опредѣленію нашего состоянія при внутреннемъ воспріятіи чисто эмпирическое, всегда измѣн­чивое въ этомъ потокѣ внутреннихъ явленій, не даетъ устойчиваго и постояннаго и обыкновенно называется внут­реннимъ чувствомъ, или эмпирической апперцепціей. То, что необходимо, должно быть представляемо, какъ нѣчто количественно тождественное, и какъ таковое не можетъ быть мыслимо въ эмпирическихъ данныхъ. Должно быть та­кое условіе, которое предшествуетъ всякому опыту п дѣлаетъ этотъ опытъ возможнымъ, а опытъ долженъ осуществить это трансцендентальное требованіе"[****************]). Источникомъ един­ства въ явленіи и тождества самого явленія можетъ быть только неизмѣнное, всегда само себѣ равное тождествен­ное сознаніе. „Въ насъ, продолжаетъ Кантъ, не можетъ быть никакихъ познаній, никакого соединенія и единства ихъ безъ этого единства сознанія, которое предшествуетъ всѣмъ даннымъ созерцанія. Только въ отношеніяхъ къ нему и возможно' всякое представленіе о предметахъ.Это чистое, первоначальное, неизмѣнное сознаніе я хочу на­звать трансцендентальной апперцепціей"[††††††††††††††††]). Или: „устой­чивое и постоянное я чистой апперцепціи создаетъ корре- латъ всѣхъ нашихъ представленій, поскольку только ихъ возможно сознавать"[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]). Итакъ эмпирическая апперцеп­ція должна предшествовать трансцендентальной, такъ какъ эта послѣдняя должна объединить ея хаотическое, измѣнчи­вое содержаніе; а съ другой стороны трансцендентальная апперцепція должна предшествовать эмпирической, потому что она является „коррелатомъ* объекта, составляющаго причину хаотическаго измѣнчиваго содержанія ощущенія. Короче, опытъ предшествуетъ трансцендентальной аппер­цепціи, а трансцендентальная апперцепція опыту въ одно и то же время.

Вполнѣ очевидно, что тутъ земля на китѣ, китъ на водѣ, а вода на землѣ. Дѣло въ томъ, что разъ исключи­тельно субъекту принадлежитъ единство и закономѣрность, которыя, но собственому опредѣленію Канта, составляютъ коррелатъ объекта, то ясно, что субъектъ самъ творитъ объекты опыта.

Трансцендентальная апперцепція такимъ образомъ ни­чѣмъ не отличается отъ интеллектуальнаго созерцанія Фихте, которое актомъ самоограниченія создаетъ объекты, составляющіе содержаніе опыта.

Кантъ смутно сознавалъ, что трансцендентальная ап­перцепція ведетъ къ нежелательному ему субъективному идеализму. Философъ стремился впередъ, а не назадъ, и потому превосходно донималъ невозможность научнаго опыта съ точки зрѣнія идеализма. Поэтому то мы и встрѣ­чаемъ во всѣхъ произведеніяхъ Канта рядомъ съ идеали­стическими ходомъ мысли ясно выраженную реалистиче­скую точку зрѣнія, лротиворѣчащую трансцендентальной апперцепціи и опрокидывающую ее вверхъ дномъ. Приве­демъ для примѣра хоть слѣдующее чрезвычайно характер­ное мѣсто изъ „Критики чистаго разума“, которое Кантъ насильственно всовываетъ между разсужденіями о транс­цендентальной апперцепціи. „Долженъ существовать объек­тивный базисъ, т. е. такой базисъ, который предшествуетъ всѣмъ эмпирическимъ законамъ и апріорнымъ свойствамъ воображенія, благодаря которому является возможность или даже необходимость узнать въ извѣстномъ рядѣ явле­ній закономѣрность. Только такая объективная основа, за­ключающаяся въ томъ, что явленія связаны въ себѣ, дѣ­лаетъ возможнымъ разсматривать данный рядъ явленій, какъ чувственныя данныя, и подвергать ихъ всеобщей связи въ репродукціи, вслѣдствіе чего и составляются всеобщія правила закономѣрности. Этотъ объективный базисъ всякой ассоціаціи въ данномъ рядѣ явленій я на­зываю ихъ сродствомъ(Affiιutftt)^w. [§§§§§§§§§§§§§§§§])

Здѣсь ясно сказано, что въ данныхъ опыту явленіяхъ существуетъ объективная связь, независимая отъ познава­тельныхъ апріорныхъ формъ субъекта. Такое положеніе не мѣшаетъ тѣмъ не менѣе Канту черезъ страницу ска­зать: „слѣдовательно порядокъ и правильность въ явле­ніяхъ, которыя мы называемъ природой, внесены туда именно нами; и мы не могли бы ихъ тамъ найти, еслибы мы или природа пашей души первоначально ихъ туда не вложила". *)

Но какъ бы нп были поразительны противорѣчія у самого Канта, они легко объясняются совокупностью всѣхъ условіи его времени. Историки, раздѣляющіе ходъ Кантов­скаго мышленія на строго различные періоды, совершаютъ большую натяжку. Въ дѣйствительности Кантъ въ продол­женіи всей своей жизни оставался подъ равносильнымъ вліяніемъ двухъ противоположныхъ теченій мысли, подъ вліяніемъ теологической метафизики Лейбница съ одной стороны и англійскаго эмпиризма съ другой.

Стремленіе соединить эти двѣ противоположныя, другъ друга исключающія точки зрѣнія,—за которое Канта такъ хвалятъ составители учебниковъ и бездарные профессора философіи,—явилось главной причиной кантовскаго дуа- лнзма и неисчерпаемымъ источникомъ непримиримыхъ противорѣчій, наполняющихъ критицизмъ.

У.

Вернемся къ нашему критицисту. -

Мы видѣли, что г. Бердяевъ какъ ни въ чемъ не бы-

вало принялъ за основу своихъ философскихъ предпосы­локъ эмпирическую и трансцендентальную апперцепцію, нисколько не справляясь ни ⁰внутреннемъ* содержаніи этихъ понятій, ни о возможности ихъ совмѣстнаго суще­ствованія.

Для нашего критика проблема гносеологіи разрѣшается удивительно просто. Такъ онъ говоритъ: „Обычный кри­терій объективной истинности въ познанін — соотвѣтствіе съ внѣшними объектами — въ философскомъ отношеніи недостаточенъ, необходимо, чтобы это соотвѣтствіе было ^од^инак^ово д^{ля всякаго} сознашя, ^{а это возможно только} при: признаніи трансцендентальныхъ элементовъ сознанія*. *) Допустимъ, но откуда же берутся у г. Бердяева ни съ того ни съ сего готовые объекты и соотвѣтствіе между объектами и представленіями? Г. Бердяевъ утвер­ждаетъ во первыхъ, что внѣшній міръ дается опыту, какъ „ужасный хаосъ*; во вторыхъ, что существуетъ соотвѣт­ствіе между данными внѣшняго міра и представленіемъ; въ третьихъ, что „высшій критерій истинности, общеобя­зательное сознаніе, только подтверждаетъ это соотвѣтствіе.*

Выводъ изъ всѣхъ этихъ гносеологическихъ предпосы­локъ таковъ: міръ, данный въ видѣ ужаснаго хаоса, остается конечно таковымъ несмотря ни на то, что онъ соотвѣтствуетъ представленію, ни на то, что „высшій кри­терій истинности, общеобязательное сознаніе, только под­тверждаетъэто его соотвѣтствіе."

Читатель видитъ, что „ужасному хаосу* г. Бердяева нѣтъ конца.

Счастье нашего критициста, какъ и многихъ другихъ, состоитъ въ томъ, что онъ совсѣмъ несерьезно относится къ своимъ гносеологическимъ положеніямъ. Такъ онъ, нисколько не стѣсняясь, вводитъ, какъ мы видѣли,* гото­вый объектъ и соотвѣтствіе представленія съ объектомъ.

Но такъ поступать не полагается. Во первыхъ, кри- тицистъ совсѣмъ абстрагируетъ отъ матеріи опыта, и если онъ, во вторыхъ, опредѣляетъ матерію опыта, какъ без­связный хаосъ, то онъ не имѣетъ права, въ третьихъ, на­чинать гносеологію введеніемъ готовыхъ объектовъ,кото­рые, какъ таковые, уже выраоюаютъ законо ѣрность.

Г. Бердяевъ очевидно даже и не подозрѣваетъ, что во­просъ объ источникѣ закономѣрности есть въ то же время вопросъ объ объектахъ опыта. Если намъ даны объекты, то міръ не хаосъ, а наоборотъ обладаетъ закономѣрной связью, независимо отъ нашего сознанія. Въ этомъ случаѣ падаетъ окончательно весь кантовскій формализмъ, вно­сящій порядокъ въ хаотическую матерію опыта; другими словами тогда уничтожается вся сущность трансценден­тальной апперцепціи. Если же наоборотъ закономѣрность принадлежитъ исключительно апперцепціи, то объектъ не данъ субъекту, а есть, напротивъ того, созданіе послѣд­няго. Въ этомъ смыслѣ Кантъ и говоритъ, что мы полу­чаемъ изъ опыта обратно no, что туда вложили.Это тотъ выводъ, къ которому всегда приходилъ философъ, если только внезапнымъ введеніемъ объекта не нарушалъ логическаго хода своего мышленія.