Въ настоящее время идеализмъ находитъ свое полное опроверженіе не только въ исторіи развитія природы, но и въ исторіи развитія человѣческаго общества.

Изслѣдо­ванія по миѳологіи, антропологіи, этнографіи и исторіи до­казываютъ съ неотразимой убѣдительностью, что идеалисти­ческая философія имѣетъ своимъ первоисточникомъ невѣже­ственныя и наивныя представленія первобытнаго человѣка, а отсюда слѣдуетъ, что идеалистическій взглядъ на природу есть не что иное, какъ утонченный антропоморфизмъ.

Но вернемся къ возраженіямъ нашихъ противниковъ.

Кромѣ идеалистовъ дуалистическаго направленія, вы­ступили въ послѣднее время противъ матеріализма Эрнстъ Махъ и его послѣдователи. Ученіе Маха, являясь по своей аргументаціи полнымъ возрожденіемъ взглядовъ Берклея, *) не представляетъ собою въ философскомъ отношеніи рѣ­шительно ничего новаго. „Махизмъ “ пока не завоевалъ себѣ виднаго мѣста въ западно-европейской философской мысли, но за то онъ, повидимому, начинаетъ оказывать вліяніе на философствующихъ публицистовъ и философ­ствующихъ естествоиспытателей, бунтующихъ противъ ма­теріализма.

Передъ нами лежитъ новая книга профессора физики Мія: „Моіекйіе, Аѣоше, Weltether^w. Авторъ этой книги, находясь подъ безусловнымъ вліяніемъ ученія Маха, дѣ­лаетъ попытку опровергнуть матеріализмъ. Послушаемъ его аргументацію. „Матерія, говоритъ Мія, есть не что иное, какъ понятіе, которое вырабатываетъ нашъ разсу­докъ изъ безпорядочной массы чувственныхъ воспріятій точно такъ, какъ кузнецъ комбинируетъ сырой матеріалъ соотвѣтственно своей цѣли. Пользуюсь опредѣленіемъ Эрнста Маха: матерія есть совокупность элементовъ ощуще­ній. Когда я, напримѣръ, кладу руку на столъ, то я чув­ствую сопротивленіе моему движенію, въ то же время испытываютъ мои осязательные нервы извѣстное ощуще­ніе, которое мы обозначаемъ словами ровная поверхность (или шероховатая); я чувствую далѣе въ моей рукѣ теп­лоту или холодъ; если я двигаю мою руку скорѣе, то чувствую въ моментъ сопротивленія ударъ, и подъ влія­ніемъ всѣхъ этихъ воспріятій возникаетъ, наконецъ, пе­редо мною опредѣленный образъ,'неотдѣлимый отъ моихъ другихъ чувственныхъ воспріятій, который явижу, по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ, пока свѣтло. Эту совокуп­ность различныхъ ощущеній я выражаю кратко, однимъ словомъ: здѣсь стоитъ столъ, здѣсь матеріальное тѣло съ особенными свойствами, отличающими его отъ окружаю­щей среды. Этимъ самымъ я также выражаю, что всѣ раз­личныя ощущенія появляются вмѣстѣ не случайно, а что

между ними состоитъ существенная связь, поскольку они всегда выступаютъ одновременно. Но что же я могу ска­зать о такомъ матеріальномъ тѣлѣ а ргіогі? Не больше, какъ то, что ему свойственно протяженіе, что къ нему примѣнимы геометрическія аксіомы, далѣе, что въ тече­ніе времени онъ подверженъ измѣненію, наконецъ, что все то, что мы о немъ высказываемъ, должно быть подчинено законамъ логики, напримѣръ, что онъ не можетъ быть въ одно и тоже время четырехугольнымъ и круглымъ и т.

Такое разсужденіе можетъ казаться на первый, поверх­ностный взглядъ справедливымъ по той причинѣ, что оно содержитъ въ себѣ нѣкоторую долю истины. Само собою разумѣется, что столъ не стоитъ въ нашей головѣ на своихъ ножкахъ, справедливо также н то, что образова­нію понятія матеріальнаго тѣла, въ данномъ примѣрѣ стола, предшествуетъ указанный рядъ чувственныхъ вос­пріятій, и никто, наконецъ, не станетъ оспаривать той тривіальной истины, что не будь у насъ разсудка, мы не были бы въ состояніи образовать общее понятіе—мате­ріальное тѣло. Но спрашивается, слѣдуетъ ли изъ всего этого, что матеріальное тѣло, матерія, есть только поня­тіе, другими словами, слѣдуетъ ли изъ всего разсужденія Мія, что нашимъ ощущеніямъ и нашему разсудку не со­отвѣтствуетъ дѣйствительное матеріальное тѣло, вызываю­щее къ дѣятельности весь нашъ субъективный аппаратъ и что качество нашихъ ощущеній не обусловливается свой­ствами самой матеріи? Что подобное заключеніе не вы-

держиваетъ ни малѣйшей критики, вытекаетъ изъ приве­денной же выписки книги Мія. И въ самомъ дѣлѣ, Мія начинаетъ описывать процессъ воспріятія съ того, что онъ кладетъ руку на столъ. Кладя руку на это „матеріаль­ное тѣло", онъ испытываетъ сопротивленіе, теплоту или холодъ; двигая руку быстрѣе, онъ вч> моментъ сопротив­ленія ощущаетъ ударъ и т.

Далѣе, главнымъ доводомъ противъ матеріализма должно, повидимому, служить то положеніе, что мы о матеріи ни­чего не можемъ знать до опыта, а ргіогі. Это пресловутое возраженіе составляетъ кардинальный пунктъ въ скепти­ческой философіи Юма. „Адамъ, читаемъ мы у Юма, не могъ съ помощью разума, если предположить, что его разумъ былъ съ самаго начала развитъ въ совершенствѣ, узнать на основаніи жидкаго состоянія воды и ея прозрач­ности, что она можетъ его задушить, точно такъ, какъ онъ не могъ бы на основаніи свѣта и жара огня заклю­чить, что огонь можетъ его уничтожить"[§§§§§§§§§§§§]). Это, конечно, такъ.

Но изъ этой совершенно вѣрной матеріалистической посылки слѣдовалъ для Юма совершенно невѣрный скеп­тическій выводъ. А именно: разъ свойства воды и свойства огня дознаются нами не а ргіогі, но а розіегіогі, послѣ испытаннаго дѣйствія этихъ свойствъ, то наше познаніе этихъ предметовъ не отличается обязательностью и досто­вѣрностью.

ѵ Ошибка Юма, какъ и всѣхъ его старыхъ и новыхъ по­слѣдователей, заключается въ ложномъ, унаслѣдованномъ отъ метафизиковъ, взглядѣ на познаніе.

Требованіе, которое предъявляется позивитистамп-скеп- тиками познанію, всегда и неизмѣнно скрываетъ въ себѣ вкоренившійся метафизическій взглядъ, что только тому познанію могутъ быть присущи необходимость и общеобя­зательность, которое дано а ргіогі; это метафизическое требованіе лежитъ въ основѣ возраженій всѣхъ противни­ковъ матеріализма и въ томъ числѣ цитированнаго нами профессора Мія.

Не трудно замѣтить, что подобнаго рода доводы обна­руживаютъ не только то, что наши противники рѣшительно не понимаютъ или рѣшительно не хотятъ понять сущности матеріалистической философіи. Матеріализмъ потому именно и матеріализмъ, что онъ самымъ рѣшительнымъ образомъ отрицаетъ возможность апріорнаго познанія. Съ точки зрѣнія матеріализма есякое познаніе — а posteriori *). Истина, полученная опытнымъ путемъ, до тѣхъ норъ обще­обязательна, дѣйствительна, несомнѣнна и сохраняетъ свое ■оъективное полное значеніе, пока она не встрѣчаетъ противорѣчія въ самомъ опытѣ: законъ, выведенный а розіе- гіогі, служитъ впослѣдствіи апріорнымъ руководящимъ прин­ципомъ, пока онъ не опровергнутъ практической д-ѣймпви- тельностью. „Вопросъ о томъ, говоритъ Марксъ, способно ли человѣческое мышленіе познать предметы въ томъ видѣ, какъ они существуютъ въ дѣйствительности, вовсе не теоретическій, а практическій вопросъ. Практикой долженъ доказать человѣкъ истину своего мышленія, т. е. доказать, •что оно имѣетъ дѣйствительную силу и не останавливается по сю сторону явленія. Опоръ же о дѣйствительности иди яе-

дѣйствительности мышленія, изолирующагося отъ практики, есть чисто схоластическій вопросъ[*************]Наша способность производить измѣненія въ состояніяхъ предмета, наша воз­можность комбинировать матерію сообразно нашимъ цѣлямъ, наши предсказанія явленій и ихъ взаимныхъ отношеній, все это служитъ достаточнымъ ручательствомъ за то, что матеріальная природа существуетъ въ дѣйствительности и что мы познаемъ ея свойства.

Позїїтивистьі-скєптпкіістоятъ въ пассивномъ и, если можно такъ выразиться, въ созерцательномъ состояніи по сю сторону предмета. И недовольные тѣмъ, что предметъ не можетъ быть познанъ а ргіогі, т. е. независимо отъ его дѣйствія на насъ и отъ нашего дѣйствія на него, онп объявляютъ бытіе предмета метафизическимъ предположе­ніемъ, а матеріалистовъ, не допускающихъ и мысли о метафизическомъ апріорномъ познаніи, метафизиками.

Но пойдемъ дальше. Станемъ на минуту на точку зрѣ­нія „махизма". Матерія, матеріальное тѣло есть совокуп­ность субъективныхъ ощущеній [†††††††††††††]). Познающій субъектъ придаетъ этимъ ощущеніямъ такія формы, благодаря кото­рымъ они слагаются въ общее понятіе и разсматриваются субъектомъ, какъ внѣшній предметъ. Мыслимое бытіе объекта обусловливается такимъ образомъ тѣмъ, что субъектъ объективируетъ свои ощущенія. Спрашивается, что же такое самъ всемогущій субъектъ? Очевидно, что тоже совокупность ощущеній. Чьихъ? Кто придаетъ субъ­екту, этой совокупности ощущеній, объективную форму, другими словами кто мыслитъ его бытіе? На этотъ вопросъ, логически вытекающій изъ „махизма*, нѣтъ и не можетъ

“быть отвѣта. Полное отрицаніе бытія объекта приводитъ съ желѣзной необходимостью къ полному отрицанію бытія и субъекта.

Аргументація „махизма" противъ матеріалистическаго ученія заимствована, какъ это было выше замѣчено, цѣли­комъ изъ системы Берклея. Но между „махизмомъ" и уче­ніемъ Берклея есть тѣмъ не менѣе огромная разница. Берклей послѣдовательный субъективный идеалистъ въ томъ смыслѣ, что исходнымъ пунктомъ въ познаніи слу­житъ для него субъектъ, точнѣе ошущенія. Но знаменитый епископъ былъ философъ и потому превосходно понималъ, что безъ объективнаго пункта не можетъ быть рѣчи о познаніи. Объектомъ же позпанія можетъ быть либо чув­ственная матеріальная природа, либо сверхчувственный, умопостигаем^ ^міръ, птачс- гаазата ліабо ма,тер^ія, ^либо богъ. Епископъ избралъ второй объектъ. Онъ употребляетъ всѣ усилія своего проницательнаго ума для того, чтобы опровергнуть матерію и на ея мѣсто поставить бога. Въ конечномъ счетѣ богъ является, согласно Берклею, объек­тивной причиной нашихъ представленій и критеріемъ истины. Философъ жестоко ошибался, принявъ дѣйстви­тельность за иллюзію и иллюзію за дѣйствительность. Но въ его заблужденіи, какъ и въ заблужденіяхъ всѣхъ идеа­листовъ, заключалось то неоспоримое общее философское по­ложеніе, что безъ объективнаго пункта познаніе немыслимо.

Ученіе же Маха, не признающее ни чувственнаго, ни сверхчувственнаго міра, ни матеріи, ніі бога, оперирующее висящими въ субъективномъ пространствѣ ощущеніями, не похоже ни на одну мало-мальски продуманную фило­софскую систему [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]). Своимъ безпредметнымъ, пустымъ со­

держаніемъ оно скорѣе всего напоминаетъ одно древне* германское стихотвореніе:

Es кат еіп Vogel Iederlos, Sass auf dim Ваише Nattlos, Ба кат die Jungfer mukdlos Und ass den Vogel ffderlos Von dem Baume blattlos.

X.

Существуетъ или не существуетъ, съ точки зрѣнія матеріализма, граница дознанія? А если такаяграница признается матеріализмомъ, то какъ онъ опредѣляетъ ее? На первый вопросъ можно дать общій утвердительный отвѣтъ. Всѣ матеріалисты безъ всякаго исключенія при­знавали въ той пли другой формѣ извѣстныя границы познанія. Что же касается второго вопроса, точнаго опре­дѣленія пункта, за предѣлами котораго кончается наша компетенція, то въ этомъ - отношеніи матеріалисты часто* расходились. Какъ извѣстно, матеріализмъ, точно также, какъ идеализмъ, имѣетъ свою почтенную и солидную ис­торію. Матеріалистическое міровоззрѣніе не представляетъ собою чего-то законченнаго, разъ навсегда выработаннаго, пригоднаго для всякаго историческаго періода. Напротивъ, матеріализмъ подвергался измѣненію, исправленію и усо­вершенствованію. Его содержаніе также опредѣлялось исторически-общественнымъ развитіемъ. Всякая матеріали­стическая система служила выраженіемъ общественныхъ отношеній того историческаго періода, въ который она возникала, и отражала сумму успѣховъ, достигнутыхъ по­ложительнымъ знаніемъ. Въ зависимости отъ степени раз­^витія и выводом ^{положит}ел^{ьной на}у^ки матершливмъ опре­дѣлялъ границы познанія. Сообразно съ этимъ нѣтъ воз­можности дать общій отвѣтъ на поставленный вопросъ, гдѣ граница познанія съ точки зрѣнія матеріализма вообще. Когда мы въ предыдущей главѣ старались защитить мате­ріалистическое міросозерцаніе, не касаясь детальныхъ вопросовъ и различія взглядовъ отдѣльныхъ матеріалистовъ на тотъ или иной'важный вопросъ, то мы имѣли въ виду лишь основныя положенія, присущія матеріалистической

философіи, какъ таковой, составляющія ея исходный пунктъ» ея незыблимый фундаментъ. Незыблемымъ же фундамен­томъ матеріалистическаго міросозерцанія является, но справедливому опредѣленію Энгельса, признаніе дѣйстви­тельности природы. Этотъ фундаментъ всегда и неизмѣнно оспаривался идеализмомъ, который начинаетъ строить церковь съ креста, т. е. исходитъ изъ чистаго сознанія.

Сообразно этому, мы сосредоточили все наше вниманіе на критикѣ основныхъ принциповъ идеализма, которая является въ то же время защитой основныхъ принциповъ матеріалистической философіи. Словомъ, въ нашу задачу не входило ни обстоятельное разсмотрѣніе отдѣльныхъ положеній этого міровоззрѣнія, ни ихъ систематическое и историческое развитіе. По этой причинѣ мы не можемъ здѣсь заняться изложеніемъ взглядовъ отдѣльныхъ мате­ріалистовъ на вопросъ о границахъ познанія. [§§§§§§§§§§§§§])

Подробное изложеніе взглядовъ старыхъ матеріалистовъ на этотъ вопросъ повело бы насъ слишкомъ далеко еще и потому, что мы не могли бы оставить нѣкоторые изъ нихъ безъ критики. Старый матеріализмъ отличался, "Чакъ извѣстно, метафизическимъ характеромъ; ему была чужда теорія развитія. И не смотря на свою тѣсную и нераз­рывную связь съ положительнымъ знаніемъ, онъ всегда испытывалъ на себѣ въ той или иной степени вліяніе ид^летотчеетой ^ме^та^физ^ики. Онъ тіоетоет -также сметалъ возможнымъ построеній полной, исчерпывающей философ­ской системы. А въ полную и законченную систему должна была, конечно, входить и опредѣленная, разъ навсегда установленная граница познанія. Діалектическій мате­ріализмъ совершенно иначе посмотрѣлъ на дѣло познанія. А такъ какъ взгляды геніальныхъ основателей этого ве­ликаго міровоззрѣнія насъ наиболѣе интересуютъ, то мы и приведемъ здѣсь то замѣчательное мѣсто изъ Апѣі-Ойіі- гіп£’а, гдѣ Энгельсъ говоритъ о границахъ дознанія: „Че­ловѣчество, пишетъ нашъ великій учитель, находится пе­р^ед^ъ прот^иворѣч^іе^мъ: съ одмй етороны, °но /Сможетъ

познать исчерпывающимъ образомъ міровую систему въ ея общей связи, съ другой,—оно въ силу своей собствен­ной природы, какъ и вслѣдствіе природы міровой системы, никогда не въ состояніи разрѣшить задачу познанія въ ея полномъ объемѣ. Это противорѣчіе лежитъ не только въ обоихъ факторахъ: человѣчество и міръ, по оно со­ставляетъ главную причину всего умственнаго прогресса и разрѣшается постоянно, непрерывно въ прогрессивномъ развитіи человѣчества точно такъ, какъ разрѣшается, на­примѣръ, математическая задача въ безконечномъ нли прерывномъ рядѣ (КеШиЬгисІі). Фактически остается вся­кое умственное представленіе о міровой системѣ ограни­ченнымъ, вслѣдствіе историческаго положенія (объектив­наго фактора) съ одной стороны, и вслѣдствіе физической и духовной природы, его созидателя (субъективнаго фак­тора) съ другой стороны“ [**************]). Мы видимъ такимъ обра­зомъ, что Энгельсъ нрнзнаетъ границу познанія, но что эта граница не метафизическаго, а историческаго ха­рактера.

Какъ матеріалистъ и какъ сторонникъ діалектики, Эн­гельсъ беретъ за исходное положеніе въ познаніи единый - міръ опыта н его непрерывное развитіе. Монистическій взглядъ на вселенную устраняетъ принципіальную непо­знаваемость вещей, иначе сказать, вещей въ себѣ. Съ дру­гой стороны развитіе міровой системы и сравнительная ограниченность познающаго субъекта исключаютъ всякую возможность познать вселенную въ полномъ объемѣ. Мысль Энгельса слѣдовательно такова: міръ всегда познаваемъ, по въ каждый данный историческій моментъ не вполнѣ познанъ.Это противорѣчіе лежитъ въ основѣ дѣйствитель­наго познанія и въ этомъ коренномъ и плодотворномъ противорѣчіи совершаетъ наука свое прогрессивное, по­ступательное движеніе. Слѣдовательно, граница познанія, которая ставится діалектическимъ матеріализмомъ, не абсо­лютная, а относительная, не метафизическая, а историче­ская. Съ этой точки зрѣнія не правы догматики, считаю­щіе возможнымъ создать полную, всеобъемлющую философ­скую систему, пригодную для всѣхъ временъ и всѣхъ эпохъ, но не менѣе ошибаются позитивисты и скептики, исходя­

щіе изъ ученія о непознаваемости вещей. Сторонники марк- ситскаго міровоззрѣнія—ни абсолютные догматики, ни абсолютные скептики: они стоятъ на діалектической точкѣ зрѣнія. На основаніи опыта они убѣждены въ позна­ваемости явленій природы и исторіи и вслѣдствіе этого нисколько не сомнѣваются въ возможности научныхъ пред­сказаній. Но, придерживаясь съ другой стороны теоріи развитія и зная, какое огромное вліяніе оказываетъ на научное изслѣдованіе субъективная ограниченность, эко­номическіе, общественные интересы д накопившіеся за­блужденія п предразсудки, они подходятъ ко всякой те­оріи, ко всякому выводу науки съ величайшей осторож­ностью. Поэтому методъ Маркса-Энгельса насквозь про­никнутъ безпощадной критикой и глубокимъ скентициз- момъ. Но скептицизмъ скептицизму рознь. Есть скепти­цизмъ нормальный и скептицизмъ патологическій. Первый не сомнѣвается въ возможности истины, а только тща­тельно провѣряетъ ее и этимъ ' самымъ двигаетъ науку впередъ; второй принципіально отвергаетъ истину, ни во что не вѣритъ и потому тащитъ науку назадъ. Различіе этихъ двухъ родовъ скептицизма прекрасно охарактери­зовалъ Бѣлинскій въ слѣдующихъ словахъ:\,Скептпцизмъ— слово великое н слово пошлое, смотря потому, какъ его понимаютъ. Скептицизмъ никогда не бываетъ самъ себѣ цѣлью н не въ немъ удовлетвореніе стремленій и поры­ваній духа, жаждущаго знанія! Глупцы и люди ограничен­ные всему вѣрятъ, потому что не могутъ ничего изслѣ­довать. Люди глубокіе—скептики по натурѣ; но скепти­цизмъ такихъ людей есть признакъ души, жаждущей знанія, а не холоднаго о^т^ицанія* Чѣмъ больше любитъ человѣкъ истину, тѣмъ внимательнѣе ее изслѣдуетъ, тѣмъ осторожнѣе ее принимаетъ. Онъ вѣритъ въ достоинство истины, вѣритъ въ непреложность ея существованія, но онъ не вѣритъ на слово людямъ, занимавшимся изслѣдо­ваніемъ ’истины, ибо знаетъ, что человѣкъ и истина—не одно и то же; но онъ не вѣритъ безусловно и самому себѣ, ибо знаетъ, что его, какъ человѣка, можетъ обма­нывать и привычка, и непосредственность, и чувство и его собственный умъ. Скептицизмъ такихъ людей не от­рицаетъ истины, а отрицаетъ только то, что моо/сетъ быть примѣшано людьми къ истинѣ ложнаго и ограничен-

наго“[††††††††††††††][‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]). „Только умы мелкіе, души ничтожныя щеголяютъ скептицизмомъ, какъ моднымъ платьемъ, хвалятся имъ, какъ заслугой* **).

Правда, огромное большинство современныхъ теорети­ковъ познанія также признаютъ истину; они вѣрятъ въ сверхчувственный міръ. Но какой жалкій, какой ничтож­ный видъ имѣетъ эта истина въ ихъ же собственныхъ произведеніяхъ! Каждый изъ ея приверженцевъ повторяетъ рѣшительно на каждомъ шагу, что наука должна придер­живаться матеріалистическаго метода іі руководствоваться закономъ механической причинности. Спрашивается, какое же значеніе имѣетъ вѣра въ сверхъопытный міропорядокъ? Вотъ какое: она должна успокоить и согрѣть душу чело­вѣка. Ба это мы опять отвѣтимъ словами Бѣлинскаго: „Нашему вѣку не нужно шутовскихъ бубенчиковъ, пріят­ныхъ заблужденій, ребяческихъ погремушекъ, отрадныхъ, утѣшительныхъ лжей. Еслибы ложь предстала передъ нимъ въ видѣ юной и прекрасной женщины и съ улыбкой манила его въ свои роскошныя объятія, а истина въ видѣ страш­наго остова смерти, летящаго на гигантскомъ конѣ съ косой въ рукахъ—онъ отвергся бы съ презрѣніемъ и не­навистью отъ обольстительнаго призрака и бросился бы въ мертвящія объятія остова... Ему лучше ощутить себя въ дѣйствительныхъ объятіяхъ страшной смерти духа, чѣмъ схватить въ свои руки призракъ, долженствующій исчезнуть при первомъ къ нему прикосновеніи" ***). Вотъ какъ думаютъ и чувствуютъ серьезные люди, которымъ истина дѣйствительно дорога!

Что сверхъопытный міропорядокъ—призракъ, который долженъ исчезнуть при первомъ къ нему прикосновеніи, доказываютъ убѣдительнѣйшимъ образомъ его же защит­ники, когда увѣряютъ насъ, что его нельзя обосновать,, логическимъ путемъ.

И надо признаться, что въ чувствительныхъ религіоз­ныхъ изліяніяхъ, наполняющихъ современную философскую- литературу, не чувствуется ни малѣйшей искренности и

никакой серьезной вѣры. Видно, что философія послѣдняго времени судорожно цѣпляется за религіозное воззрѣніе, не желая разстаться съ ускользающимъ призракомъ, и что это нежеланіе обусловлено мотивами, вытекающими не только изъ потребности вѣры. На самомъ дѣлѣ есть другая по­требность, болѣе серьезная, чѣмъ спасеніе души; это—потреб­ность спасать существующій порядокъ -вещей. Не требуется въ настоящее время особенной проницательности для того, чтобы открыть связь между „базисомъ" и „надстройкой". Сами же представители буржуазной идеологіи просто и откровенно выдаютъ свой секретъ. Рѣдко можно теперь найти такую философскую книгу, которая не трактовала бы о „грубыхъ матеріалистическихъ стремленіяхъ соціа­лизма", и въ которой не упоминалось бы такъ или иначе о матеріалистическомъ объясненіи исторіи. И слѣдуетъ отдать справедливость нашимъ буржуазнымъ противникамъ: они люди умные и, какъ люди умные, отлично знаютъ, въ чемъ дѣло. Имъ хорошо извѣстно, что матеріалистическая философія составляетъ необходимый фундаментъ матеріали­стическаго объясненія исторіи и всѣхъ вытекающихъ изъ него, практическихъ выводовъ. Ясное и отчетливое понима­ніе этой тѣсной, неразрывной связи толкаетъ ихъ все ■ больше и больше на борьбу противъ матеріализма. Но, ведя упорную и отчаянную борьбу, они въ- то же время сильно боятся одержать побѣду. Необходимость въ развитіи естествознанія и техники и любовь къ наукѣ, которая вполнѣ естественна у мыслящихъ людей, заставляетъ этихъ идеалистовъ признать матеріализмъ, какъ методъ изслѣ­дованія для положительныхъ" наукъ. Но съ другой стороны опасность, грозящая со стороны матеріализма современному общественному порядку, побуждаетъ ихъ отвергнуть это ученіе, какъ общее философское міросозерцаніе, и усердно заниматься проповѣдью субъективной вѣры. Эта субъек­тивная проповѣдь выражается въ буржуазной идеологіи нашего времени въ самыхъ разнообразныхъ, сложныхъ н причудливыхъ формахъ, покрывающихъ густымъ туманомъ ихъ общій классовый характеръ. Западно-европейская буржуазія окончательно сыграла свою историческую роль; она осуществила свои объективные идеалы и кромѣ жалкой, жестокой и поистинѣ безчеловѣчной колоніальной политики у нея нѣтъ положительныхъ задачъ. Ея же интеллигенція?

не довольна своей косной, отупѣвшей н мертвой средой; она ищетъ и жаждетъ „новыхъ цѣнностей"; она мечется изъ стороны въ сторону, лихорадочно хватаясь за всякую ложную и туманную теорію. И несмотря на такое безко­нечное тревожное нсканіе, эта жаждущая ііалчущая ин­теллигенція до такой степени пропитана всѣми предраз­судками и всѣми традиціями своего собственнаго класса и до такой степени сама отражаетъ въ себѣ его патологи­ческое состояніе, что еіі недостаетъ ніі умственнаго, ни нравственнаго мужества для того, чтобы понять п усвоить идеалы того класса, на долю котораго выпала великая историческая миссія обновить міръ и спасти современное общество отъ его недостойнаго, позорнаго существованія.

Именно благодаря этому безсилію буржуазная интел­лигенція ищетъ выхода въ субъективныхъ, безсодержа­тельныхъ и призрачныхъ „цѣнностяхъ". Отсюда ея мни­мая, искусственная и безжизненная вѣра въ сверхъодыт- ный міропорядокъ, отсюда вытекло ученіе Авенаріуса- Маха, сводящееся къ тому, что „человѣкъ есть мѣра ве­щей"[§§§§§§§§§§§§§§]), и отсюда же вышли родственные съ этими фило­софскими теченіями индивидуализмъ въ этикѣ, импрессіо­низмъ и символизмъ въ искусствѣ и анархизмъ въ политикѣ.

Необузданные субъективизмъ и индивидуализмъ, го­сподствующіе въ области философской мысли и художе­ственнаго творчества, имѣютъ въ настоящее время двоякое значепіе: съ одной стороны они должны удовлетворить потребностямъ въ идеалѣ, а съ другой служить духовнымъ оружіемъ въ борьбѣ противъ соціалистическихъ стремле­ній. Послѣдователи же научнаго соціализма, усвоившіе міросозерцаніе Маркса-Энгельса и ставшіе на сторону все­мірнаго революціоннаго борющагося пролетаріата, имѣютъ объективныя, широкія историческія задачи. Не испытывая ни малѣйшей нужды въ субъективныхъ иллюзіяхъ, они могутъ стать твердой ногой на почву конкретной дѣй­ствительности и неуклонно слѣдовать научному методу въ полной увѣренности, что „симъ побѣдити".