Лекция четвертая Внутренние причины кризиса философии и возможный путь выхода из него. Конвергенция. Парадоксы развития. Актуальная и потенциальная бесконечность

Итак, современная философия, как и религия, на мой взгляд переживают глубокий кризис. И это не только мое мнение, но достаточно распространенный взгляд на современную философию, характерный, втом числе, и для некоторых философов.

C таким пониманием положения философии я согласиться не могу. Я думаю, что, действительно, отходит или отошла в прошлое та форма западноевропейской философии, которую принято было считать классической для западной культуры. Но это не означает конца философии вообще. Просто философия должна коренным образом изменить свою форму, свое основание, способ развертывания своего содержания и, наконец, отношение к окружающей современной действительности. Она должна стать понятной всем, кто захочет и сможет к ней обратиться, то есть людям, не имеющим специальной философской подготовки.

Она должна найти такое основание и такую форму развития из этого основания, такую форму философского размышления, которая не была бы ограничена, которая позволяла бы преодолевать саму себя и выходить за пределы самой себя. Конечно, такое требование кажется парадоксальным, но, как мы увидим немножко позже, в принципе выполнимым. Один из недостатков прежней, доныне существующей философии (не всей, есть и исключения)

состоит в том, что философия, претендуя на всеобщность, создавала учения, системы, философские построения, которые в силу своей определенности оказывались конечными, то есть не всеобщими. И поэтому в истории философии каждая такая система, претендуя на всеобщность, в конце концов обнаруживала свою односторонность и конечность, вынуждена была уступать место другим системам. Она при этом обычно распадалась на несколько направлений, философских течений, постепенно мельчала, теряла целостность.

Если говорить о крупнейших представителях новоевропейской философии, представляющих в истории философии так называемую классическую линию, то, пожалуй, мне кажется, только у одного из них, великого немецкого философа Георга Вильгельма Фридриха Гегеля (1770—1831) была возможность создать принципиально не завершающуюся философию, а каждый раз выходящую за пределы самой себя. Но Гегель этой возможностью не воспользовался и, в конце концов, построил замкнутую, хотя и великую философскую систему, которая в силу этой замкнутости также потом подверглась разложению на несколько различных направлений и в общем-то закончила свое существование; хотя многие глубокие идеи Гегеля продолжали существовать и развивались в последующих философских направлениях, и остаются действенными и сейчас, но тем не менее гегелевская система в целом в ее собственной форме — все-таки уже прошлое для нас.

В предыдущей лекции я говорил о том, что и в философии появилась тенденция вырождения в технологию. В философии это выглядит так. Традиционно в состав европейской философии входили онтология, гносеология, психология, философия религии, философия истории и некоторые другие учения и разделы, о которых я сейчас не буду говорить.

основном к гносеологии, понимать ее как гносео- погию, в отличие от прежней философии, где центральное место снимала онтология. На мой взгляд, это своего рода «технологическое вырождение» философии. Оно является философским выражением так называемого субъект-объектного отношения.

Под субъектом имеется ввиду тот, кто познает и действует, а иод объектом понимается то, на что направлены познание и деятельность субъекта. В данном случае под субъектом понимается человек, а весь мир представляется как множество объектов, на которые направлены действия человека как субъекта. С субъект— объектным отношением мы встречаемся повсюду, в том числе, например, в психологии и педагогике, где также человек сводится к субъекту, а мир, в том числе другой человек, выступает в качестве объекта или собрания объектов. Современная так называемая «научная» психология пытается и личность также рассматривать как субъект, а взаимоотношение личностей как отношение между двумя субъектами: «субъект- субъектное» отношение.

Методология имеет тенденцию к постепенной формализации и, наконец, может придти, и практически приходит, к игре понятиями и категориями и к так называемому «лингвистическому анализу», о котором я говорил выше и который упоминал аспирант из Кембриджа. Кстати, я привел его слова со ссылкой на Юма, но в прошлый раз не сказал, почему это показалось мне странным. Дело в том, что Дэвид Юм — один из крупнейших в истории новоевропейской философии философ, представитель так называемого скептицизма. Поэтому смеяться над тем, кто читает Юма, — это выражать свое пренебрежение к истории культуры и философии, обнаруживать свое невежество. Кстати, продолжение разговора с этим аспирантом было любопытным. Он приехал в Москву с целью собрать материал о положении и развитии философии в СССР. Ему удалось побеседовать с некоторыми интересными нашими философами, которые практически в то время не публиковались. Когда я рассказывал ему о том жалком положении, в котором находилась у нас философия, об идеологическом прессе, о цензуре, невозможности публиковаться, о том, что в наших вузах преподают философию в основном люди, которым нужно было бы на самом деле пройти курсы ликбеза, он довольно посмеивался. Тогда я сказал ему: «А что Вы смеетесь? Ведь у вас в философии дела обстоят гораздо хуже, чем у нас». Мои слова при­вели его в замешательство, я пояснил: «Положение философии у нас связано с внешними обстоятельствами, вы сами убедились, что у нас есть философы, имеющие оригинальные и глубокие философские идеи, но они не могут публиковаться, у них нет выхода. У вас нет давления идеологии, цензуры, у вас есть возможность публиковаться, но несмотря на это ничего особенно интересного не публикуется, значит, нет самих оригинальных идей».

Возвращаясь к вопросу о вырождении философии в гносеологию, нужно отметить, что особенно эта тенденция сказывалась у нас.

Второй пример. Я был сотрудником сектора философских вопросов естествознания. Кадры в этот сектор набирались из физиков, химиков, биологов, ну и прочих естественников. При этом считалось, что хотя философии они не знают, но это не имеет значения, важно, чтобы они знали физику или химию, а философию — чего ее знать, это всякий дурак может выучить по учебникам марксизма-ленинизма. Это была демонстрация на самом деле непонимания и в силу непонимания пренебрежительного отношения к материалу, накопленному философией за тысячелетия, гораздо более обширному и глубокому по своему содержанию, чем материал естественных наук.

Еще один пример непонимания, что такое философия и для чего она предназначена. Тогда же, в 50-х годах, в Физическом институте Академии наук состоялся совместный теоретический семинар физиков и философов. Отношение физиков к философии на этом семинаре можно было бы выразить приблизительно так: «Вот мы, физики, открываем что-то новое, какие-то законы, которые потом можно использовать практически, допустим построить какой-то прибор, аппарат, машину. А что делаете вы, философы? Занимаетесь какими- то бесплодными теориями. Вот если вы действительно хотите помочь развиваться науке, то, например, сейчас в физике неясен вопрос о структуре элементарных частиц.

Между тем элементарные частицы — не предмет исследования философии, ее предмет — сам физик с его сознанием и способом мышления. Поэтому единственно, чем философия могла бы помочь физику, это расширить и углубить его сознание и мышление, после чего ему самому было бы легче разбираться в структуре элементарных частиц. Впрочем, то же самое значение философия может иметь в любой области, в том числе в области психологии и педагогики. Ее задача — не подменять психолога и педагога, а менять сознание и психолога, и педагога.

Я попытался охарактеризовать кризисное положение и состояние философии в наше время в условиях современного глобального кризиса. Где же можно искать выход из этого кризиса философии? Я сам столкнулся с этим вопросом, пройдя некоторую философскую эволюцию, которая, вероятно, может оказаться поучительной или являться каким-то примером одного из возможных путей движения в философии. В двух словах. Когда я начал работать в Институте философии Академии наук, я очень скоро убедился в том, что идеологически одобренный марксизм-ленинизм никакого, или почти никакого, положительного содержания в себе не несет. И тогда я примкнул к «лагерю гносеологов», возглавляемому Эвальдом Васильевичем Ильенковым, и некоторое время работал в этом ключе понимания философии как гносеологии, основанием которого служило отношение «субъект—объект». Однако такое понимание философии меня не удовлетворяло: мне казалось, что в понимании философии как логики, как гносеологии и методологии содержится определенная односторонность. Всеобщность, на которую философия претендует, в этом случае заражена технологизмом; это претензия быть всеобщим инструментом анализа без обладающего соответствующей всеобщностью предмета, который анализируется. Таким образом, передо мной возник онтологический вопрос, вопрос, что именно философия может и должна исследовать и анализировать и как свое всеобщее основание, и как свой предмет понимания и постижения.

В этих поисках мне помогло явление, которое я заметил и назвал конвергенцией. Оно состоит в том, что если серьезно углубляться в философские, религиозные, мистические, мифологические учения как Запада, так и Востока, то начинаешь замечать некое сближение или схождение всех этих учений и представлений человека о мире и о себе самом. В конце концов я пришел к мысли, что во всех этих учениях, направлениях и размышлениях речь идет об одном и том же, а именно о попытке человека определиться в мире, в своем взаимоотношении с Миром как целым. Отсюда возникло мое представление об основании и предмете философии как отношении « Человек—Мир». Именно об отношении, а не о Мире как таковом, отделенном от Человека, и не о Человеке как таковом, отделенном от Мира, а именно об их внут-

ренней единоприродности, о причастности Человека Миру и при­частности Мира Человеку. Проблема взаимоотношения Человека как бесконечного Целого с миром как бесконечным Целым парадок­сальна, не может быть окончательно разрешена и представляет собой непостижимую Тайну. Однако полагание именно этого от­ношения «Человек—Мир» как Основания философии задает фило­софии направление исследования и путь, двигаясь по которому, она может открывать для Человека, а следовательно, и для себя новые горизонты бытия.

На этом пути я пережил в 1964—1968 годах переворот в своих представлениях о Человеке, о Мире, о содержании и назначении философии. Очень коротко этот переворот описан мной в статье «Размышления о работе С. Л. Рубинштейна “Человек и Мир”, на­писанной в 1987 году и помещенной в журнале «Вопросы фило­софии» (1993. — № 5).

Если быть предельно кратким, то можно сказать, что этот пе­реворот состоял в переходе от представления о философии как гносеологии к представлению о ней как метафизике. Слово «мета­физика» имеет несколько значений, в том числе как синоним слова «философия». Здесь я его употребляю в значении такой философии, в центре которой стоит не гносеология — учение о познании, а онтология — учение о бытии с его вечными проблемами отношения Человека к Миру, к Богу, проблемами добра и зла, свободы, нравственности и тому подобными.

Отношение «субъект—объект», в котором фактически движется почти вся (за исключением некоторых направлений экзистен­циализма) новоевропейская философия, мне представляется «вы­рождением» отношения «Человек—Мир», так же как можно себе представить отрезок прямой как вырожденный эллипс или, на­пример, пересечение двух прямых как вырожденную гиперболу. В этом вырождении человек сводится к одной стороне своей сущности, своего бытия, за ним признается одно лишь свойство — быть субъектом познания и действия. Так же как, с другой стороны, за миром признается одно лишь свойство — быть объектом познания и действий человека.

Мне кажется, что, исходя из отношения «Человек—Мир» как основания философского размышления, можно вывести философию из того кризисного состояния, в которое она попала сегодня и в котором она фактически бессильна сориентировать человека в условиях современного глобального кризиса. При этом первона­чально должна быть проделана, что называется, «грубая работа». Исходя из нового основания, нужно радикально переосмыслить многие самые общие, коренные представления, например пред­ставление о развитии, об органической системе, об антропогенезе, который тогда выглядит совершенно не так, как принято видеть его в новоевропейском рационализме, в современной науке.

В условиях современного глобального кризиса философские изыски, плетение хотя бы и очень красивых диалектических кате­гориальных и понятийных кружев бесполезно. Оно уводит от тех основ и первоначал, возврат к которым и пересмотр которых необходим для осмысления ситуации настоящего и предположений о будущем. Заниматься этими изысками сейчас, на мой взгляд, все равно, что снимать пылинки с мебели, когда в доме пожар.

Попробую дать некоторое наглядное представление о том, что я называю конвергенцией и каким образом я пытался ее использовать для того, чтобы опыт всей прежней философии включить в то, что я назвал своей философией, или, как я еще называю ее, «постнеолитическая философия». Об этом названии мы поговорим несколько позже. Но прежде чем я начну изображать на доске какой- то рисунок, я должен еще раз повторить, и не устану это повторять и в будущем, как я понимаю все наглядные представления в философии, образы, сравнения и тому подобное. Все рисунки, сравнения, примеры, образы, чертежи, аналогии в нашем цикле я употребляю для того, чтобы воздействовать не только на ваше логическое мышление, но подключить к объяснению и чувственное восприятие, что, на мой взгляд, помогает захватить значительно более обширную область вашей психики, включив и ее бессознательную часть. Поэтому я буду также цитировать стихи, чтобы вовлечь в процесс понимания и ваши эмоции. Буду приводить выразительные обороты речи, пословицы и поговорки, соответствующие рассказы, напоминать вам художественные произведения и так далее. Но всему этому наглядно­образному и эмоциональному материалу не нужно придавать рационально-теоретическое значение, в том числе и чертежам, схемам, рисункам. Это только намеки, указания на глубокие и обширные процессы, которые в действительности не могут быть сведены к этим рисункам, чертежам, схемам, образам и даже к чисто вербальному описанию как таковому. Это ни в коем случае не модели, не теории, не законы. Если придавать им слишком большое значение, то может возникнуть нечто похожее на упомянутое уже вербальное псевдопонимание, но на этот раз его, наверное, можно было бы назвать наглядным псевдопониманием. Этого нужно избежать. Моя задача — дать вам с помощью этих средств не только понять, но также воспринять и почувствовать то, что называется философией в ее глубинном смысле.

Теперь обратимся к рисунку 1. Представим себе отношение «Человек—Мир», в виде конуса с асимптотически уходящей в бес­конечность вершиной. Я буду и впредь часто ссылаться на этот рисунок, напоминать его вам и воспроизводить, поскольку этот многозначный символ, или «мыслеобраз», позволит нам наглядно представлять иерархические отношения процессов и структур любой органической системы.

Рис. 1

Поскольку я пришел к мысли, что именно отношение «Человек—Мир» является основанием и началом антропогенеза, то человек во все времена своего существования пытался так или иначе представить себя в мире, представить себе это отношение. И он представлял его себе в различных мифах, сказаниях, религиях, философии и всеми возможными и доступными ему средствами. И вот все эти системы мифологий, религий, философий мы на нашем рисунке конуса можем представить себе в виде ворот, ведущих внутрь конуса. Эти ворота расположены по основанию конуса, и каждые из них представляют собой вход, ведущий внутрь конуса, то есть в нашу проблему, в ее понимание. Каждый «вход» «изготовлен» из «материала» соответствующей культуры. Он представляет собой систему конечно определенных, привычных для человека данной культуры образов, понятий, ходов мысли, представлений, аналогий, помогающую ему соприкоснуться с бесконечностью его отношения к Миру, так как для Человека, именно потому, что он Человек, во всем конечно определенном должна «просвечивать» Бесконечность. Поэтому любыми из этих ворот можно воспользоваться для того, чтобы войти внутрь конуса.

Но для этого нужно избежать двух опасностей. Первая состоит в том, что можно не пройти ворота, а остановиться внутри ворот. Ведь каждые ворота созданы для того, чтобы их проходить и оставлять позади. Но если ты остановишься внутри ворот, то уже не сможешь оставить их позади, пройти внутрь конуса. А остановиться можно в любых воротах и на чем угодно: на любой фило-

t офии или религии. Например, можно застрять на Марксе, а можно — на историческом христианстве. Это и будет то самое, упомяну гое выше, самоотождествление, с которым я встречался у слу- Інателей в начале чтения курсов лекций. Результат будет один — I i.i не сможешь постичь проблему отношения «Человек—Мир» как (к-сконечную, ты не сможешь пройти внутрь конуса, как это вы- глядит на нашем чертеже. Вторая опасность состоит в том, что, найдя свои ворота, соответствующие тебе и по формам культуры, и которых они существуют, и по твоим каким-то индивидуальным требованиям и особенностям, ты можешь посчитать эти ворота единственно правильными, а все остальные ложными. Тем самым ты с самого начала отсечешь себе возможность конвергировать с путями, проходящими через другие ворота.

Но если все-таки удастся избежать этих опасностей, то можно пройти внутрь конуса и постепенно, углубляясь в проблему, под­ниматься к его вершине. И очень быстро начинаешь замечать кон­вергирование своего пути с другими путями и, следовательно, сближение своих идей, мыслей с другими идеями и мыслями. Ты начинаешь замечать, что к некоторым из мыслей, к которым ты пришел, приходили и раньше тебя, приходили другие люди, которые исходили из других оснований и, следовательно, прошли внутрь конуса через другие, отличные от твоих, ворота. При этом обнаружение, что идеи, которые ты считал своими, кто-то уже создал и открыл раньше тебя, нисколько не обескураживает. Для мыслителя, который не вошел в поток конвергенции, такая ситуация может показаться даже обидной. Он трудился, наконец достиг каких-то результатов, но выяснилось, что эти результаты задолго до него достигнуты уже другими. Иногда на этой почве возникает и борьба за приоритет — кто первый открыл то или другое. Для человека, движущегося в потоке конвергенции, открытие, что до тебя уже здесь проходили или близко к этому подходили другие и открыли те же идеи, сопровождается не огорчением, а, наоборот, радостью. Когда я прихожу к каким-то идеям, которые мне вначале кажутся моим собственным личным открытием, а потом вдруг обнаруживаю, что к этим идеям люди пришли две тысячи лет тому назад, я понимаю, что я двигаюсь правильным путем, в каком-то громадном потоке общечеловеческого развития. И это приносит мне удовлетворение и радость. Таким образом, сама конвергенция здесь, в отличие от прагматистов и, скажем, марксистов, считавших практику критерием истины, сама конвергенция выступает здесь как критерий истинности моих идей.

Конвергенция — это не формальное обобщение, а, скорее, процесс, ему противоположный. Обобщение состоит в том, что вы объединяете предметы или явления по сходным признакам, отбрасывая признаки, которыми эти предметы или явления отли­чаются друг от друга. Например, можно объединить осину, березу и

дуб, сказав, что это деревья. А можно присоединить сюда еще крапиву и одуванчик и назвать все это вместе с деревьями растениями. При этом в обобщенном понятии «растения» уже невозможно усмотреть никакой качественной особенности ни одуванчика, ни дуба, ни прочих входящих сюда отдельных видов растений. Понятие «растение», таким образом, оказывается по своему содержанию более бедным, чем, скажем, понятие «одуванчик». Обобщающее понятие всегда беднее содержанием тех понятий, обобщением которых оно стало.

В процессе конвергенции в конусе идет сближение всех путей и, следовательно, всех представлений и понятий, при этом каждое из них не теряет своей специфики и полноты своего содержания. Эти содержания начинают, сближаясь, проникать друг в друга, диффундировать и обогащать друг друга. Если вы двигаетесь через какие-то ворота в конусе и начинаете конвергировать, то пути через другие ворота, которые сближаются с вашим путем, нисколько не обедняют ваш путь, а наоборот, они его дополняют и обогащают, идет обогащение и вас, и всех этих других путей. Образуется то, что Гегель назвал «конкретностью», а Константин Леонтьев (1831—1891) «цветущей сложностью».

В процессе конвергенции и за счет нее понятия и категории, а также представления, образы и эмоции, сближаясь и «соприкасаясь» с представлениями, образами, понятиями и категориями соседних путей, теряют жесткие границы, начинают как бы расплываться и проникать друг в друга. Они одновременно и сохраняют свое своеобразие, свое внутреннее «ядро», связанное с прохождением данного пути именно через определенные ворота, и в то же время выходят за пределы самих себя, диффундируя в соседние пути. Сама конвергенция возможна лишь потому, что конечная определенность каждого пути несет в себе, в своей качественно особенной форме всеобщую бесконечность вершины конуса. Поэтому по мере продвижения к вершине конуса все менее остается возможностей создания какой-либо жесткой и замкнутой философской системы. Системосозидающая философия становится невозможной.

Попробуем теперь хотя бы очень бегло и схематично поговорить об уровнях, которые проходятся в процессе конвергенции при подъеме к вершине конуса. Самый нижний уровень — это уровень основания конуса и ворот. Здесь взаимоотношения между путями, проходящими через разные ворота, в значительной степени есть отношения взаимоисключения. Представители различных путей, как правило, отрицают друг друга, спорят друг с другом; это уровень спора. Этот спор может принимать различную степень остроты и различные формы, вплоть до физического уничтожения друг друга. Например, войны между исламом и христианством. Цель спора — всегда самоутверждение за счет опровержения, поражения противника. Вот как об этом говорил известный французский мыслитель, мудрец Мишель Монтень (1533— 1592): «Ничто не отстоит

так далеко от истины, как спор»; «При малейшем возражении мы стараемся обдумать не основательность или неосновательность его, а каким образом, правдой или неправдой, его опровергнуть»; «Мы учимся в споре лишь возражать, а так как каждый только возражает и не выслушивает возражения, это приводит к тому, что теряется, уничтожается истина».

При подъеме внутри конуса, когда мы начинаем ощущать кон­вергенцию, понимать, что смысл, который пытались на уровне спора только отрицать, несет в себе нечто общее с нашим пониманием, становится возможным уже не спор, а диалог. В отличие от спора в диалоге стороны пытаются не опровергнуть друг друга и за счет этого самоутвердиться, но найти общую для них истину. Поэтому диалог может быть плодотворным и поиск истины может увенчаться тем или другим (временным) успехом. В диалоге, таким образом, предполагается «объективность» истины, в смысле ее независимости от воли и сознания не только спорящих сторон, но всех людей вообще. И диалогизирующие стороны пытаются добиться согласия друг с другом, ну, некоторой, скажем, одинаковости в понимании и восприятии этой истины.

Следующий за уровнем диалога более высокий уровень связан с осознанием личностного характера истины. При этом объективность истины никуда не исчезает, но она становится вто­ричным, подчиненным моментом. Личность, ее своеобразие, ее свое особенное видение, восприятие и чувствование истины оказываются более важными, чем объективность этой истины, то есть независимость ее от личности. Здесь разговор об истине начинает терять форму диалога. Просто в нашем разговоре, в нашем общении мы с тобой делимся каждый своим пониманием и восприятием истины. При этом мое понимание и восприятие истины обогащает твое представление о ней, и, соответственно, твое понимание и восприятие ее же обогащает меня. Но при этом я не пытаюсь твое восприятие и понимание истины сделать таким же, как мое, а ты не пытаешься меня подогнать под свою мерку. Каждый из нас остается свободным в своем индивидуально-личностном восприятии и понимании истины. На этом уровне уже совершенно теряет смысл построение, создание каких-то философских систем или какого-то мировоззрения, которое предназначено для всех и должно быть у всех одинаковым.

Следующий, более высокий, уровень — это уровень, который я назвал уровнем диффузного сознания. Он оказался очень важным для меня, потому что именно с достижением этого уровня и связан вышеупомянутый переворот в моем понимании предмета, целей и формы развития такой философии, которая мне представляется радикально новой (она же конвергирует и с

наиболее древней, но об этом — несколько позже) и способной выйти из кризиса. На этом уровне сознание может уже занять позицию вненаходимости по отношению к путям через разные ворота, взглянуть на них сверху и увидеть и ворота, и пути через них как бы в плане. Сознание не самоотождествляется ни с каким из этих путей. Все они представляются ему в виде некоего диффузного поля, в котором они более или менее растворены и проникают друг в друга. Но для определенного исследования или решения какой-либо определенной задачи сознание своим вниманием может «выхватить» из этого общего диффузного поля определенное религиозное или философское учение, наиболее подходящее для решения поставленной задачи. Говоря физико-математическим языком, сознание может создать в этом диффузном поле некоторую «сингулярность», некоторую особенность. Когда надобность в этом учении отпадает, то сознание «отпускает» его и оно снова раство­ряется в общем диффузном поле. Сингулярность исчезает. Таким образом, сознание остается свободным от всякой конечной опре­деленности, то есть не связанным постоянно с тем или другим определенным учением. (Например, Н. А. Бердяев, уже уйдя от марксизма, не будучи последователем Маркса, тем не менее считал, что для анализа капитализма можно воспользоваться Марксовой теорией.) Это состояние сознания, пожалуй, можно было бы также назвать безмерным, поскольку оно не определяется никакой конечной мерой. Благодаря безмерности, внутренней и внешней неограниченности диффузное сознание подвижно и текуче, легко принимает любые формы и может проникать в новые области. За эту способность проникновения я и назвал его диффузным. Оно остается открытым и чувствительным ко всему новому. Оно как бы направлено в будущее.

Уровень диффузного сознания — это тот уровень, которого я достиг, но выше которого я уже подняться не смог. Выше я мог только, «глядя вверх», теоретически предполагать и интуитивно предчувствовать некоторые состояния сознания, и описания, похожие на эти предположения, мне иногда попадались (например, в мистической литературе), но этот уровень для меня постоянным не стал. Были только короткие моменты подобных переживаний, а в основном я мог только смотреть на эти уровни снизу, как говорится «задрав голову».

По моим представлениям и интуитивным предчувствиям к этим высшим состояниям относится, например, уровень, когда оказывается не существенна вербальность, то есть презентация понимания в словах. Общение в словах, конечно, и тогда происходит, но это самые обыденные слова. Не надо говорить о высоких истинах, о философии, об особенных состояниях сознания, о духовности и вообще о так называемых «высших сферах». Каждый из общающихся сам уже находится в этой сфере духа и непосредственно чувствует ее в других.

Поэтому, когда произносятся самые обычные слова, каждый чувствует за ними глубокий, скрытый сакральный (священный) смысл, который невозможно воспринять и почувствовать, находясь только на вербальном уровне общения. Надо самому находиться на этом высоком духовном уровне. Это как бы процесс, противоположный секуляризации, которая происходит со словами и которую можно назвать «энтропией языка» (пример — энтропия русского языка в наших СМИ), то есть обычным словам возвращается их первоначальный, сакральный, то есть священный, духовный смысл.

Можно предположить и еще более высокий уровень, когда слова становятся вообще не нужными и передается непосредственно смысл, независимо от языка, на котором он может быть выражен.

Так как конвергенция охватывает не только сознание человека, но и все его представления, восприятия, и не только человека, но и те явления действительности, которые в наше время обычно принято называть «объективными», то при движении еще дальше вверх можно предположить, что на некоторых уровнях оказываются в особом, проникающем друг в друга и в то же самое время сохраняющем обособленность, парадоксальном состоянии, которое можно назвать неслиянность—нераздельность, например мысль и реальность, пространство и время и так далее. Это, например, значит, что человек, находящийся на этом уровне, своей мыслью может непосредственно творить реальность этого уровня.

Наконец, еще выше и еще дальше проникает мистический опыт и то, с чем встречались там великие мистики, настолько необычно, что все они говорили о практической невозможности описать это в обычных словах и образах. Положительное, однозначное описание не получается, и им приходится употреблять взаимоисключающие эпитеты или понятия. Например, «сверкающая бездна», «слепящая тьма», «абсолютно полная пустота», «ничто, в котором все» и т. п.

Уровень диффузного сознания характеризуется тем, что начи­нается мое личное освоение и понимание философии как своего мира. Слово «мое» я употребляю здесь не для самоутверждения, а чтобы подчеркнуть ограниченность этого понимания моим личным опытом, его необщеобязательность. За границами моего опыта и моего понимания лежит бесконечное поле иных опытов и пониманий, и если я не хочу оказаться замкнутым в конечной области, наибольший интерес должно для меня представлять такое иное, которое исходит из оснований, противоположных моим, и я должен приписать этому иному не меньшую степень истинности, чем своим собственным личным пониманию и опыту. Это дает мне возможность выхода за границы своего собственного опыта и помогает занять по отношению к нему позицию вненаходимости. Таким образом, я могу избежать самоотождествления со всем конечным, в том числе и с моим собственным пониманием и опытом.

Диффузность, нежесткость всех понятий и представлений на уровне диффузного сознания приводят к тому, что и саму философию будущего, как я ее понимаю, приходится рассматривать не как жесткую конструкцию, систему из категорий и понятий, истинную в силу своей «объективности», а как некоторое свободное размышление, имеющее вероятностный характер: может быть так, но может быть и по-другому.

Единственная (но не абсолютная) гарантия его истинности — связь с интуитивным представлением о всеобщем начале (отношении «Человек—Мир»), к которому я пришел. Поэтому в изложении я склонен употреблять слова «вероятно», «возможно», «мне кажется», «я думаю» и т. п. Поэтому и ваше отношение к тому, что я здесь говорю, должно быть отношением к вероятному, не исключающему возможность другого.

Теперь попробуем с философской точки зрения поразмышлять о некоторых понятиях и отношениях, которые, как мне кажется, нам необходимы для того, чтобы представить и понять, что такое личность и ее развитие, с наиболее общей, широкой, то есть философской, точки зрения, которая, как мне представляется, может служить фундаментом для понимания личности, в том числе и в психологическом и педагогическом аспектах.

Мне кажется, что есть смысл начать с понятия «развитие». Частота употребления нами этого понятия приводит к тому, что мы уже не задумываемся о его внутреннем содержании. Например, мы говорим «развитие личности». Ну а все-таки, что такое развитие? И вот если мы с вами поближе познакомимся с этим понятием, то выяснится, что оно парадоксально, а анализ этой парадоксальности приводит к некоторым выводам и заключениям, о которых вы до сих пор, вероятно, не задумывались. Здесь мы очень часто встречаемся со случаем вербального псевдопонимания, о котором я говорил выше. Общеупотребительность понятия «развитие» приводит к тому, что всем кажется ясным, что такое развитие. Но попробуем присмотреться к этому понятию немного более внимательно.

Для начала мы встретимся с парадоксальным тезисом — нам придется признать связанность развития одновременно с измене­нием и неизменностью. Если нечто развивается, то это означает, что оно, с одной стороны, изменяется, а с другой стороны, остается самим собой. Действительно, если мы предположим, что нечто только изменяется во времени, не сохраняется, припишем ему только свойство изменения, то какие основания у нас в различные моменты времени считать, что мы имеем дело с тем же самым нечто? Если же, наоборот, мы припишем ему тождественность самому себе, неизменность, то, спрашивается, при чем здесь

развитие? Следовательно, если нечто развивается, то мы должны приписать ему сразу и изменение, отличение от самого себя с те­чением времени, но также и неизменность, самотождественность. I аким образом, мы встречаемся здесь с парадоксом, который можно назвать парадоксом развития.

А вот еще один парадокс, связанный с развитием. Представим себе ось времени в виде горизонтальной линии (рис. 2).

Рис. 2

Слева у нас пусть будет прошлое, и линия времени уходит в бесконечное прошлое, а справа пусть будет будущее. Тогда настоящее предстанет перед нами безразмерной точкой на этой линии, точкой, которая движется слева направо, а состояние Мира в данный настоящий момент времени можно на нашем рисунке представить как вертикальную линию, проходящую через эту точку настоящего. В этой самой точке настоящего отсутствует прошлое, его уже нет, но в этой точке отсутствует и будущее, потому что его еще нет, следовательно, существует реально только настоящее. Но в таком случае что же такое развитие как движение из прошлого в будущее? Получается, что представление о развитии имеет дело с тем, чего нет, с ничто. Если же мы попытаемся включить в наше представление о развитии прошлое и будущее, как бы «растянув» это наше представление по оси времени, то получится, что есть будущее, которое с течением времени непрерывно превращается в прошлое. Но тогда исчезает настоящее. Оно, действительно, оказывается не обладающим никакими из­мерениями во времени, а может быть представлено только как некое пространственное сечение данного мгновения. Но тогда, следовательно, настоящее выпадает из процесса, из развития.

Выход состоит в том, чтобы представить себе сразу и прошлое, и будущее как существующие и определяющие, детерминирующие собой момент настоящего. Тогда момент настоящего окажется включенным в развитие.

С детерминацией настоящего прошлым, то есть с зависимостью настоящего от прошлого, мы все хорошо знакомы. Это — причина, причинная зависимость. А вот с детерминацией настоящего будущим в нашем представлении, представлении современного человека западной цивилизации, дело обстоит несколько хуже. Мы готовы согласиться с тем, что поступки человека определяются будущим, то есть его сознательной целью, но нам трудно себе представить, что мир вне человека также может быть детерминирован целью как своим собственным будущим. Философское учение и даже просто представление о детерминации целью — телеология (от древнегреческого слова «телос» — цель) трудно принимается сознанием современного европейца, в отличие, скажем, от европейца средневекового, где телеологическое объяснение явлений принималось как совершенно нормальное и понятное. Когда современный европеец будет пытаться объяснить что- то, он будет стараться ответить на вопрос «почему?», в то время как средневековый европеец в этой же ситуации пытался ответить на вопрос «для чего?» Позже мы еще будем говорить об этом отличии. Сейчас я хочу обратить ваше внимание только на то, что такая трудность принятия целевой зависимости связана с особенностями нашего современного сознания, с его определенной ог­раниченностью. Мы готовы согласиться с тем, что цыпленок раз­вивается во взрослую курицу по той причине, что в нем, допустим в его генетическом аппарате, есть нечто, что как бы подталкивает его сзади в этом направлении. Но нам труднее себе представить, что цыпленок превращается во взрослую курицу потому, что есть некий образ взрослой курицы как цель, которая, ну, что ли, «притягивает» к себе цыпленка.

Между тем, современная биология вынуждена признать, что одними внутренними факторами развитие организма, начиная от его эмбрионального состояния и до взрослого состояния, не оп­ределяется, что приходится признать существование некоторого, не известного пока что науке внешнего фактора, который ведет направленно процесс развития, начиная с того, что делящиеся клетки эмбриона образуют совершенно определенные ткани и органы. Того, что может быть заложено в генетическом аппарате, совершенно недостаточно для формирования организма. Должен существовать где-то, как-то и какой-то образ целого, к которому и направлено развитие, т. е. та самая цель.

В современной биологии существуют различные попытки объяс­нить эту зависимость от будущего. Например, А. С. Пресман в книге «Идеи В. И. Вернадского в современной биологии» (М., 1976) пишет,

что отдельный организм получает соответствующую «указующую» информацию, каким ему надлежит стать в будущем, от вида, вид — от рода, род — от семейства и так далее. При этом А. С. Пресман считает, что переносчиком этой информации являются электромагнитные поля, с чем я не согласен и еще буду об этом говорить.

Другие авторы приписывают это воздействие полям другой при­роды, но пока что это чисто гипотетические размышления. Существуют и другие явления, эмпирически регистрируемые в эволюции живой природы, которые явно указывают на телеологическую зависимость эволюции, но которые, однако, до сих пор не получили объяснения. Сейчас я хочу обратить ваше внимание на другое.

Смотрите: на каждом более или менее определенном, более или менее завершенном этапе развития, который мы можем выделить, в его начале в форме цели уже имеется то, что должно получиться в его конце. То, что вначале уже есть в непроявленной форме, должно проявиться, реализоваться в конце. Возникает вопрос: где же эта цель или некий конечный образ существует, если он еще не проявился в нашем наличном, физическом плане бытия? Приходится предположить, хотя с этим трудно мирится, научное мышление, что существуют некие области бытия за пределами физического, телесного, материального его воплощения. Впрочем, можно не предполагать, так как с момента своего возникновения на протяжении всего антропогенеза человек знал о существовании неких «сверхфизических», нематериальных планов бытия и соответствующим образом практически их использовал. И только локальное, ограниченное по времени и месту ново- европейское сознание (последние 350—400 лет; Западная Европа) настолько погрузилось в мир вещей и вещных отношений, в логику этого мира, настолько подчинилось ему, что «забыло» о существовании нематериальных областей бытия, а наука, став господствующей формой познания, стала активно бороться против признания существования этих нематериальных областей бытия, вплоть до отрицания хорошо в течение тысяч лет известных феноменов, связанных с проникновением соответствующих явлений, образов и энергий из этих областей в область физически проявленного материального бытия. И связано это было с общей секуляризацией жизни и сознания. Лишь в последние десятилетия наука начинает признавать (но отнюдь не понимать) реальность измерений и планов бытия, которые находятся за пределами физической реальности. Вместе с этим приходится признать и практическую действенность магии, издавна использовавшей энергии и силы внефизической реальности.

Если теперь мы представим себе на рис. 2 горизонтальную линию как ось времени, уходящую бесконечно в прошлое и будущее, то мы можем построить две цепочки детерминации.

Первая цепочка — это уходящая бесконечно в прошлое цепь следствий и причин: у каждой причины есть предшествовавшая ей причина и т. д. Будет цепочка причин до какой-то самой отдаленной, а если говорить о бесконечности, то это цепочка, уходящая в бесконечность прошлого, детерминация в которой будет направлена на нашем рисунке слева направо, то есть каждая причина будет вызывать следствие, это следствие будет причиной последующего следствия и так далее, вплоть до настоящего момента.

Вторая такая цепочка может быть представлена из последова­тельности целей, то есть наиболее отдаленная цель будет вызывать, детерминировать цель более близкую, та еще более близкую к настоящему и так далее. Эта цепочка будет направлена из беско­нечности будущего к настоящему справа налево. Но, как мы уже заметили, цель в непроявленной форме уже в настоящий момент актуально существует, хотя должна проявиться в физическом, материальном плане только в будущем. Следовательно, и вся под­лежащая проявлению и реализации в бесконечном будущем цепочка целей уже актуально существует в каждый данный момент. Бесконечность бытия, таким образом, существует сразу непременно в двух формах: в форме бесконечного изменения, реализации и смены конечных форм во времени, уходящей в бесконечное будущее, и в форме, в которой все, что может быть достигнуто развитием во времени, в будущем, уже существует актуально, вне времени. Бесконечная смена, цепь сменяющих друг друга во времени конечных форм физического бытия может быть названа потенциальной бесконечностью (иногда для краткости будем обозначать ее как ПБ), а непроявленное существование этих форм вне времени и пространства физического бытия можно назвать актуальной бесконечностью (АБ). В актуальную бесконечность уходит вершина нашего конуса, изображающая отношение «Человек—Мир», в нее же выходили упомянутые выше великие мистики.

Всякое развитие предполагает существование этих двух неотде­лимых друг от друга полюсов или форм бесконечности. На нашем рисунке, изображающем ось времени, мы можем чисто условно изобразить вертикаль, проходящую через любую точку этой гори­зонтальной оси времени, и считать, что эта вертикаль уходит во вневременную область актуальной бесконечности.

Теперь у нас получилась более или менее целостная, хотя абст­рактная, представленная лишь только в общих чертах, картина любого развития, которая относится равным образом как к развитию в материальном мире, скажем к биологической эволюции, так и к сознанию человека. Последнее означает, что те самые общие, априорные принципы, являющиеся базой построения теории, принципы, которые не могут быть получены из эксперимента, имеют свой источник в области актуальной бесконечности, с которой связаны

бессознательная часть психики человека и его сознание. С этой же областью связана целевая детерминация и целеполагание.

Мы, пожалуй, теперь можем ответить и на вопрос Дмитрия Ивановича Блохинцева — основателя Объединенного института ядерных исследований: «...Человеческий разум... оказывается спо­собным предсказывать возможные закономерности внешнего мира, с которыми он еще не имел случая встретиться в жизни. Не значит ли это, что наш разум посвящен в тайны мира, но не помнит, когда и где произошло это посвящение?». Мы теперь можем сказать, что это посвящение есть соприкосновение с областью актуальной бесконечности, где все идеи и принципы уже существуют актуально и проявляются в сознании априорно, то есть до опыта, до эмпирии. Я сейчас касаюсь этой проблемы связи между актуальной и потенциальной бесконечностью очень коротко, рассчитывая в дальнейшем неоднократно возвращаться к этой проблеме, к этому вопросу, в частности и в связи с тем, что, по моему мнению, полноценное личностное развитие невозможно без связи индивида с областью актуальной бесконечности. В какой форме и каким образом эта связь может осуществляться, мы попытаемся как-то разобраться, тем более, что это один из самых суще-, ственных вопросов воспитания личности. Потому что воспитание должно обязательно включать в себя организацию встречи индивида с областью актуальной бесконечности. Без этой встречи личность не развивается, не формируется. Личность вообще формируется только в отношении «Человек—Мир» и не может формироваться в границах отношения «субъект—объект». На этом я сегодня заканчиваю, если есть вопросы, пожалуйста, попытаюсь ответить.

Вопрос. Можно ли на основе того, что Вы сегодня рассказали, понять или представить себе, что такое интуиция?

Ответ. Мне кажется, можно. Интуиция, с той позиции, которую я обрисовал сегодня, есть своего рода мостик, соединяющий область актуальной бесконечности с областью жизни в ее наличном проявленном бытии. Соединение это происходит в глубине психики человека, в глубине его души, в бессознательной ее части. Представьте себе, что ученый исследует какую-то область дей­ствительности, ставит эксперименты, наблюдает, размышляет о ней, и вот когда его наблюдения, размышления настолько захватят его, что он, что называется, в них «вживется», в глубине его психики происходит встреча того, что идет из области актуальной бесконечности, и того, что идет от эмпирии. И вот тогда возникает интуитивное знание, происходит своего рода прорыв, озарение, или, как еще в психологии называют его, «гештальт» или «инсайт», и ученый непосредственно воспринимает, «видит очами разума», каким образом все его данные, эксперименты, наблюдения и мысли по поводу них входят в состав целого, объединяющего их принципа. Бессознательная часть души (иногда в ней различают еще

подсознание и сверхсознание, а христианские авторы телесную часть или сторону души и ее духовную часть или сторону, причем разные авторы вкладывают в эти термины разный смысл) бесконечна, может захватывать весь мир, проникая в область АБ (актуальной бесконечности).

По-видимому, то, что принято называть мудростью, в какой-то степени родственно интуиции, является такой же связью актуальной бесконечности с наличной действительностью. Мудрость охватывает очень широкую область действительности, бесконечно более широкую, чем сознание, и мудрец — это тот, кто обладает постоянной связью с актуальной бесконечностью. Мне кажется, что по крайней мере какая-то сторона интуиции, а также, может быть, и мудрости, таким образом может быть представлена.

Вопрос. Если можно, поясните, пожалуйста, еще немного, что такое уровень диффузного сознания, как это сознание может быть диффузным, не связанным ни с какими конкретным представле­ниями?

Ответ. Это очень сложный вопрос — вопрос о безопорном, свободном сознании и мышлении. Сложность состоит в том, что надо постичь, почувствовать самому вот это самое диффузное сознание, в то время как наше обыденное современное сознание всегда привыкло опираться на какие-то конечные определенности. Оно чувствует себя спокойно, когда исходит от каких- то конечных реалий, догм, теорий, представлений, с которыми оно сжилось, а иногда и самоотождествилось. Эта трудность обычно выявляется в вопросах слушателей, которым я читаю большие курсы философии. Когда слушателям уже становится ясной ограниченность нашего обыденного здравого смысла и науки (а наука есть не что иное, как систематизация и применение в процессе познания логики здравого смысла новоевропейского рационализма), научного мышления, то в конце концов у них появляется вопрос: «Анатолий Сергеевич, вот Вы нам показали, как не надо мыслить, теперь покажите, как надо!» В ответ я обычно читаю слушателям строчки А. Галича: «Не бойся войны, не бойся тюрьмы, не бойся мора и глада, | А бойся единственно только того, кто скажет «я знаю, как надо!». И дальше я поясняю: «Я не знаю, как надо, я знаю только, как возможно, и показываю, как сам использовал эту возможность или одну из возможностей. Мы с вами потратили много времени и труда для того, чтобы понять, в какой клетке находится ваше сознание, ваше мышление. И вот постепенно вы начали выходить за границы этой клетки, и сейчас же начали требовать от меня другую клетку, пускай попросторнее и пошикарнее, но все-таки клетку. Потому что «как надо» — это всегда есть клетка. Но я не конструирую клеток (в том числе и философских учений и систем) и ничего не могу вам предложить.

Конечно, мышлению, привыкшему иметь какую-то надежную Под собой опору, непривычно и даже страшно оказаться без всякой

определенной опоры, и нужно длительное время «поварить- 1 я» в атмосфере «несистемного» философского мышления, Поныть, так сказать, в режиме автономного плавания в океане мыс- ям для того, чтобы понять и почувствовать радость свободного мышления. Это похоже на радость хромого, выздоровевшего и отбросившего костыли». И обычно с этого момента начинается углубление моих слушателей в философию, которую я считаю • настоящей».

Но этот океан — не хаос, а парадоксальным образом несущий и себе свободу и одновременно направленность, некий вектор, связанный с «назначением» Человека в Мире, представление о котором и должны давать ему религия и философия.

Свобода, таким образом, не есть полный произвол, и «автономное плавание» тоже должно иметь ориентиры, чтобы не быть игрушкой ветра, волн, а может быть, и более гибельных для человека сил. Свобода — одно из самых сложных понятий в философии, и я не знаю, насколько глубоко мы сможем погрузиться в проблему свободы в нашем сравнительно коротком и популярном цикле. Ориентиром в нашем цикле является личность, поскольку мне представляется, что именно личность наиболее полно выражает собой свободу и одновременно направленность, иерархичность отношения «Человек—Мир», и именно через личность может пролегать путь возможного преодоления современного глобального кризиса.

Сегодня мы с вами только слегка прикоснулись к этой парадок­сальной области свободного, безопорного и одновременно вектор­ного, диффузного мышления, но я надеюсь, что, продолжая наш цикл, мы, может быть, сможем глубже войти в него, и вы почувствуете, насколько это интересно и прекрасно — мыслить свободно, вне догм, и внешне навязанных авторитетов (в отсутствие «внешней целесообразности», под которой К. Маркс понимал конечные цели, положенные не самой личностью, а внешней, ограничивающей ее свободу социальностью). Вы почувствуете, что значит ваше собственное, самостоятельное и независимое мышление.

Вопрос. Вы не могли бы привести примеры конвергенции?

Ответ. Я мог бы привести множество примеров, в том числе связанных с моим собственным философским развитием. Причем иногда, придя к определенной идее, я потом встречал ее в литературе философской, религиозной, художественной, научной, оккультной, магической... И так как идея носила индивидуальный отпечаток своего творца, она являлась в разных формах и обликах. И чтобы усмотреть внутреннее сходство смыслов, идей разных авторов или сходство с тем смыслом, к которому пришел я, нужно было, чтобы эта идея стала уже настолько моей, что я

легко мог ее узнавать, какую бы форму она ни приняла, в какой бы одежде она ни выступила.

Например, в 60-х годах в связи с пониманием Человека как парадоксального бесконечно-конечного существа я пришел к пред­ставлению о располюсованности его этического сознания на бес­конечную и конечную стороны, назвав, соответственно, бесконечный полюс нравственностью в собственном смысле слова, а конечный моралью и связав первый с актуальной бесконечностью и личностью, а второй с конечными, преходящими социально-историческими, групповыми формами потенциальной бесконечности. После чего стал замечать «проблески» этой мысли у различных авторов в различных формах ее выражения. Подробнее я остановлюсь на этом вопросе в последующих лекциях, так как считаю его центральным в проблеме воспитания личности, а за тридцать с тех пор прошедших лет не сумел довести его до сознания наших психологов и педагогов.

В других случаях конвергенция была настолько сильной, что происходило совпадение не только смыслов, но и форм выражения этих смыслов. Например, я приходил к какому-то смыслу, к какой-то новой для меня идее и начинал подыскивать, в каких словах, в каких терминах можно о ней сказать, и иногда мне казалось, что я сам придумывал эти слова, эти выражения или находил их, а потом я встречал у некоторых авторов совпадения со мной не только в мысли, но даже вот в этой терминологии, которую, мне казалось, я сам придумал. Оказывалось, что такая же точно терминология была придумана этими авторами до меня. Вот, например, некоторые из тех авторов, словами которых я мог бы воспользоваться для выражения идей, к которым я сам пришел: С. Л. Рубинштейн, М. М. Бахтин, А. Швейцер, К. Ясперс, Аполлон Григорьев, Д. И. Блохинцев, А. Тойнби, В. В. Зеньковский и многие другие. В процессе чтения цикла я постараюсь, насколько это будет возможно и целесообразно, отмечать такие сходства и совпадения. Иногда эти авторы выражают суть той или иной идеи эмоционально гораздо ярче, чем это мог бы сделать я. Тогда я цитирую их, независимо от того, согласен ли я с позицией данного автора в целом.

Должен заметить, что особенно глубокую и обширную кон­вергенцию я испытал со многими представителями русской фи­лософии и русской поэзии и литературы. Здесь конвергенция касалась очень глубоких и общих смыслов, размышлений и отношения к различным явлениям философии и жизни. Следует при этом еще отметить, что в наше время поэзия и художественная литература, особенно русская, несут в себе гораздо больше философского смысла и глубины, чем профессиональная философия.

Мирча Элиаде усматривает внутреннюю конвергенцию самых основных представлений практически всех мифологий и религий всех народов мира (см., например, одну из его книг: «Космос и история».

— М., 1987). То же можно найти у большинства этнографов и историков религии.

Вопрос. Скажите, пожалуйста, можно ли считать отношения актуальной и потенциальной бесконечности парадоксальными?

Ответ. Да, я думаю, можно. Вообще в области бесконечного большинство наших понятий изменяет свой смысл и вступает в какие- то парадоксальные отношения. Отвечая на этот вопрос, мне хочется привести слова Джордано Бруно (1548—1600): «Вселенная находится в процессе постоянного развития, но как целое она уже обладает этим развитием». Действительно, представляя, что все в мире развивается, мы должны придти к выводу, что Вселенная находится в процессе постоянного развития. Это наше рассуждение выражает, таким образом, потенциальную бесконечность Вселенной. Но если Вселенная бесконечна, то, развиваясь бесконечное время, она должна была бы во всех своих частях достичь бесконечной ступени развития. То есть, вся бесконечная полнота развития должна уже актуально, в настоящее время существовать. Здесь наше рассуждение вступает в область актуальной бесконечности. Но если вся полнота развития уже достигнута, то дальнейшего развития не может происходить. Но между тем • оно есть. Таким образом, парадокс развития, отмеченный Бруно, является также и парадоксом отношения актуальной и потенциальной бесконечности в развитии, является одной из характеристик того, что принято называть развитием.