Крайній субъективизмъ превращается въ свою протпво- полооюность, въ крайній фаталистическій объективизмъ.

Господствующій въ настоящее время преимущественно въ буржуазной соціологіи субъективный идеализмъ начи­наетъ съ цѣлесообразной свободной воли и приходитъ на этомъ же основаніи къ тому, заключенію, что соціальное будущее не можетъ имѣть никакихъ научныхъ гарантій и что вслѣдствіе этого необходимо идти за такъ называе­мымъ естественнымъ ходомъ вещей.

Практическимъ выраженіемъ этой философской теоріи является кромѣ буржуазной „соціальной реформы", берн­штейніанство, программа авторовъ „Сгейо", „Рабочей Мысли", и даже „Рабочаго Дѣла", поскольку оно пропо­вѣдуетъ „тактику—процессъ".

Весьма возможно, что очень мпогіе представители этихъ опортюнистическихъ направленій ровно никакого понятія не имѣютъ о той философіи, которая отождествляетъ мы­шленіе съ бытіемъ, отрицаетъ внѣшній міръ и объектив­ную причинность.

Но отсутствіе философскаго міросозерцанія нисколько не препятствуетъ этимъ господамъ находиться подъ влія­ніемъ б'урэжуазныхъ критиковъ тхучнто соціализма, взгляды которыхъ проникаютъ всю современную соціологическую литературу, начиная съ объемистыхъ профессорскихъ книгъ и кончая докторскими диссертаціями и журнальными ста­тейками.

Слѣдуетъ, однако, быть справедливымъ и по отношенію къ буржуазнымъ идеологамъ. Эти господа отдаютъ себѣ ясный отчетъ въ своемъ міровоззрѣніи и потому, строго отличая его отъ марксизма, стараются какъ въ обшемъ, такъ и въ частностяхъ, опровергать научный соціализмъ. Что же касается соціалъ-демократическаго опортюнизма, то онъ воспринялъ всѣ главные принципы и практическіе выводы у буржуазной идеологіи и прикрылъ ихъ для себя и для другихъ марксистской терминологіей. Отсюда та неимовѣрная путаница и умственная деморализація, кото-

рая господствуетъ въ нѣкоторой части соціалъ-демократи­ческой литературы переживаемаго нами періода.

Дѣло въ томъ, что о естественномъ ходѣ вещей всегда говорила буржуазія и не одна буржуазія, а всѣ существо­вавшіе господствующіе классы.

Разсматривался-ли этотъ естественный ходъ, какъ результатъ божественнаго предопредѣленія, опирался-лп онъ на естественное право, соціальное содержаніе этого понятія всегда сводилось къ оправданію п укрѣпленію данной об­щественной формы. Совершенно инымъ характеромъ и инымъ содержаніемъ отличается терминъ „естественный ходъ вещей" въ теоріи Маркса-Энгельса.

Приложивъ къ исторіи діалектическій методъ изслѣдо­ванія, Марксъ и Энгельсъ, какъ это должно быть всѣмъ извѣстно, смотрѣли на историческій процессъ, какъ на не- преры^влу^{ю см}ѣну ^об'щес-гвеви^ыхъ формъ.

Такимъ образомъ ученіе Маркса подчеркиваетъ есте­ственность и необходимость революціонныхъ элементовъ дѣйствительности, вопреки утвержденію защитниковъ суще­ствующаго порядка, что естественно и необходимо только то, что поддерживаетъ этотъ порядокъ. Между тѣмъ какъ буржуазная идеологія стремится на основаніи естественнаго хода вещей увѣковѣчить капиталистическій строй, марк­сова доктрина, наоборотъ, подчеркивая революціонные элементы дѣйствительности и разсматривая ихъ какъ есте­ственно необходимый результатъ того же историческаго процесса, находитъ въ естественномъ ходѣ научное обо­снованіе будущаго соціалистическаго общества.

Весьма ошибоченъ также тотъ взглядъ, будто марксизмъ противопоставилъ субъективному вмѣшательству объектив­ный историческій процессъ [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]). ,

На самомъ дѣлѣ Марксова теорія не противопоставила эти моменты другъ другу, а согласила ихъ.

Цѣлесообразная дѣятельность людейвъ исторіи должна,—

съ точки зрѣнія системы Маркса-Энгельса,—согласоваться съ исторической необходимостью; другими словами, субъек­тивное воздѣйствіе должно опираться на объективный ходъ вещей.

Причинность и цѣлесообразность въ исторіи, какъ и во всякой другой области, не только другъ друга не ис­ключаютъ, но напротивъ того другъ друга обусловливаютъ.

Взаимное отношеніе исторической теоріи къ историче­ской практикѣ въ ученіи Маркса можно сравнить съ от­ношеніемъ механики къ техникѣ.

Изобрѣтатель изучаетъ механическіе законы природы п, пользуясь знаніемъ ихъ, строитъ машину, выполняющую цѣлесообразную функцію. Механическая причинность ста­новится у него источникомъ цѣлесообразнаго движенія, которое совершается въ силу закономѣрной необходимости. Машина дѣйствуетъ подъ вліяніемъ той же механической причинности, которая существуетъ въ природѣ, но съ той огромной разницей, что цѣлесообразная комбинація силъ, выполняя заранѣе опредѣленную функцію, удовле­творяетъ опредѣленную, сознанную человѣкомъ потреб­ность.

Воспользуемся теперь этимъ примѣромъ и разсмотримъ два другихъ момента, во первыхъ, когда причинностъ не вы­зываетъ цѣлесообразнаго воздѣйствія субъекта, во вторыхъ, когда цѣлесообразная идея нѳ опирается на причинность.

Представимъ себѣ, что изобрѣтатель вздумалъ ограни­чиваться исключительно однимъ наблюденіемъ законовъ природы, полагая, что ея силы сами собой скомбинируются именно такъ, какъ ему это желательно. Можно съ увѣрен­ностью сказать, что его надежда не сбудется: природа за него работать нѳ станетъ. Теперь представимъ себѣ обратный случай: изобрѣтатель носится съ планомъ построить ма­шину, но не повинуется механической причинности. Одять таки понятно, что его спекуляція останется осуществлен­ной лишь въ его собственномъ воображеніи. На этихъ примѣрахъ нетрудно видѣть, какъ крайній объективизмъ и крайній субъективизмъ сходятся въ своихъ конечныхъ результатахъ. Полное совпаденіе этихъ крайностей объ­ясняется полной тождественностью ихъ исходныхъ точекъ. Крайній объективизмъ и крайній субъективизмъ выходятъ изъ одного и того же метафизическаго начала: изъ субъек-

тивнаго идеализма.

Изъ скептицизма возможны два выхода: либо мы бу­демъ слѣдовать за естественнымъ процессомъ и фаталисти­чески ожидать отъ него осуществленія сложившихся въ пашей головѣ идеаловъ, либо слѣпо дѣйствовать, какъ это проповѣдуютъ субъективисты.

Поэтому субъективисты и крайніе объективисты, рас­ходясь, если можно такъ выразиться, психологически, со­вершенно солидарны теоретически и практически. Оба направленія одинаково отрицательно относятся къ плано­мѣрному воздѣйствію на историческій процессъ, объявляя опредѣленность и планомѣрность образа дѣйствія сектант­скимъ догматизмомъ [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]). И оба направленія, поскольку они дѣйствуютъ, одинаково обречены на опнортюнизмъ.

Изъ этого краткаго и, конечно, далеко неполнаго ана­лиза читатель все таки можетъ видѣть, до какой степени различіе въ философскихъ основахъ дѣлаетъ различнымъ всю систему взглядовъ, вытекающихъ изъ субъективнаго идеализма съ одной стороны и изъ матеріалистической философіи съ другой. Отнять у марксизма его матеріали­стическую основу и' воздвигать его теоретическое зданіе на чуждомъ ему фундаментѣ критицизма [************************]) значитъ по-

кончить всѣ счеты съ нимъ и создать совершенно другую[††††††††††††††††††††††††]систему взглядовъ, не только ничего общаго съ марксиз­момъ не имѣющую, но прямо противоположную ему. Г. П. Струве подставилъ подъ теорію Маркса этотъ чуж­дый ему фундаментъ *). Естественно, что вся система воззрѣній марксизма пришла въ непримиримое противорѣ­чіе съ чуждымп ей философскими предпосылками.

Такимъ пріемомъ голаго противопоставленія пользуется г. П. Струве при его будто-бы критикѣ детерминизма марксовой теоріи.

Предпославъ главную гносеологическую догму о тожде­ствѣ бытія и мышленія, онъ дѣлаетъ то вытекающее изъ нея заключеніе, что свобода не есть сознаніе необходимо­сти. Это заключеніе онъ твердитъ на разные лады, вообра­жая при этомъ самъ и увѣряя читателя, что онъ крити­куетъ детерминизмъ марксовой системы.

Легко замѣтить, что тутъ нѣтъ и тѣни критики.

Чтобы дѣйствительно подвергнуть критикѣ детерминизмъ марксовой теоріи съ точки зрѣнія имманентной гносеоло­гіи, г. П. Струве долженъ былъ прежде всего критиче­скимъ путемъ доказать состоятельность своей собственной гносеологіи, а затѣмъ на этомъ основаніи обнаружить не­состоятельность философскихъ предпосылокъ системы Маркса.

Но г. И. Струве предпочитаетъ болѣе легкій способъ. Онъ начинаетъ свою гносеологію указомъ: „Съ точки зрѣ­нія гносеологическаго монизма всѣ показанія сознанія представляютъ бытіе: ибо мышленіе бытія равносильно бытію мыслимаго". А такъ какъ пзъ этого гносеологиче­скаго указа слѣдуетъ, что свобода не есть сознаніе необ­ходимости, то выходитъ, что не правы Энгельсъ и Бельтовъ, и „критикъ" пишетъ дальше: „Энгельсъ могъ такъ фило­софствовать (о томъ, что свобода есть созданіе необходи­мости, Л. А.), потому что ему была совершенно чужда критическая точка зрѣніі.я[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] *).

Именно потому, г. II. Струве! Энгельсу не только чужда была критическая философія, но онъ даже былъ вполнѣ сознательнымъ и рѣзкимъ противникомъ ея.

Но чѣмъ же, спрашивается, виноватъ Энгельсъ, если •его взгляды на свободу и необходимость не совпадаютъ со взглядами на этотъ вопросъ критической философіи?

Виноватъ не Энгельсъ, а г.

Стоитъ напримѣръ сдѣлать попытку согласовать биб­лейскій разсказъ о сотвореніи міра съ теоріей происхож­денія видовъ, а когда такое сочетаніе окажется невоз­можнымъ, то объявить кризисъ въ дарвинизмѣ [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§]). Сталкиваясь съ такого рода пріемами критики, стано­вишься въ тупикъ и прямо не знаешь, какъ и въ какой связи отвѣчать на нее. А отвѣчать необходимо, ибо много на бѣломъ свѣтѣ наивныхъ читателей, вѣрящихъ писа­телю на слово.

Твердятъ же гг. критики чуть ли не черезъ каждыя три строчки: „критика", „критическая точка зрѣнія", „гно­сеологія", „кризисъ въ марксизмѣ", а непосвященный чи­татель, быть можетъ, и не совсѣмъ ясно понимающій фило-

софскую фразеологію этихъ господъ (ихъ понимать очень трудно, еслн не знать источниковъ, изъ которыхъ они черпаютъ свою премудрость), все таки думаетъ, что съ марксизмомъ должно быть дѣло не ладно.

III.

Главнымъ поводомъ къ „критической" дѣятельности г. П. Струве послужила извѣстная книга профессора Штаммлера: _wΛVirtschaft ипсі Кесйі: пасѣ йег та^ѣ^е?іаіізіі- всйеп вгейсЫісЬѣзаиГГаззипо'⁴*. Эта книга, написанная съ внѣш­ней профессорской ученостью и съ истинно филистер­скимъ пониманіемъ ученія Маркса, произвела большой шумъ и оказала громадное вліяніе на нашихъ легальныхъ цпазі-марксистовь. •

Въ нашу задачу не входитъ разборъ этого произведе­нія; но мы приведемъ и разберемъ здѣсь то пресловутое мѣсто, которое выставляется почти всѣми критиками на показъ и которое надѣлало такъ много хлопотъ гг. Булга­кову и Струве.

Профессоръ ІПтаммлеръ говоритъ: „характерную черту матеріалистическаго пониманія исторіи и его практиче­скаго примѣненія составляетъ то, что оно уклоняется отъ неумолимой альтернативы—остановиться исключительно или на казуально-понимающемъ познаніи, или на волѣ, ставя­щей себѣ цѣли; оно постулируетъ естественно-необходи­мый ходъ соціальнаго развитія, но считаетъ при этомъ воз­можнымъ его поощрять, ему содѣйствовать, уменьшать его бѣдствія. Это жестокое диі рго дно! Кто познаетъ, что ' опредѣленный результатъ 'наступитъ съ неизбѣжной есте­ственной необходимостью, _ιтотъ уже не можетъ содѣйство­вать наступленію этого результата. Въ представленіи со­дѣйствія и поощренія лежитъ мысль, что такъ какъ оно можетъ произойти при вмѣшательствѣ, событіе не познано, какъ естественно-необходимое. Отъ этого противорѣчія нельзя уклониться: разъ научно познано, что извѣстное событіе необходимо произойдетъ совершенно опредѣленнымъ способомъ, безсмысленно ещё желать содѣйствовать именно этому опредѣленному способуего наступленія. Нельзя осно-

ватъ партію, которая хотѣла бы сознательно содѣйствовать точно вычисленному лунному затменію"[*************************]),

На эту знаменитую тираду профессора Штаммлера г. Булгаковъ, тогда еще цѣпляясь за марксизмъ, отвѣтилъ: „законъ развитія общества говоритъ не то, что выйдетъ безъ нашихъ дѣйствій, а изъ нашихъ дѣйствій. И всякій разумный человѣкъ согласится, что можно энергично дѣй­ствовать скорѣе въ томъ случаѣ, когда знаешь, что дѣло увѣнчается успѣхомъ, чѣмъ тогда, когда дѣйствуешь на удачу“ [†††††††††††††††††††††††††]).

Само по себѣ это возраженіе совершенно справедливо, но оно тѣмъ не менѣе 'не исчерпываетъ всѣхъ заблужде­ній, лежащихъ въ основѣ мысли Штаммлера.

Дѣло въ томъ, что профессоръ Штаммлеръ исказилъ всю мысль Маркса объ объективномъ моментѣ въ истори­ческомъ процессѣ. •

У Маркса творцами новыхъ формъ общественной жиз­ни являются люди, побуждаемые къ дѣйствію ходомъ эко­номическаго развитія. Въ этомъ смыслѣ и только въ этомъ слѣдуетъ понимать объективизмъ марксовой доктрины. А профессоръ Штаммлеръ представилъ себѣ мысль Маркса такъ, какъ будто общественныя формы создаются сами собою, безъ всякаго участія людей. Понявъ Маркса такимъ нелѣпымъ образомъ, онъ глубокомысленно открылъ противо­рѣчіе между объективной исторической необходимостью и цѣлесообразной дѣятельностью людей.

Далѣе, невѣренъ тотъ взглядъ профессора Штаммлера, что люди свободно творятъ исторію еще и потому, что не всякое же поколѣніе творитъ весьисторическій процессъ. Всякое поколѣніе является въ готовую историческую сре­ду, стоящую противъ него какъ объектъ, подъ вліяніемъ котораго оно вырабатываетъ свои взгляды, свои привыч­ки, свои стремленія и даже... свою наклонность критико­вать ученіе Маркса. .

„Люди дѣлаютъ свою собственную исторію,—говоритъ Марксъ,—но они ее не дѣлаютъ самопроизвольно—имъ при-

ходится дѣйствовать не при обстоятельствахъ, выбран­ныхъ HxHH самими, а при обстоятельствахъ, независимыхъ отъ ихъ выбора, непосредственно ихъ окружающихъ и ими унаслѣдованныхъ^. *)

Исторпчесскій процессъ, лежащій позади всякого жи­вущаго и дѣйствующаго поколѣнія, представляетъ по от­ношенію къ послѣднему точно такой же объективный фак­торъ, какъ и внѣшняя природа.

Съ этой точки зрѣнія нѣтъ, слѣдовательно, никакого основанія примѣнять къ изученію исторіи иной методъ, ^{чѣмъ къ из}у^ченію ^внѣшн^{ей п}рир°ды.

Кромѣ того не выдерживаетъ ни малѣйшей критики примѣръ профессора ПІтаммлера о лунномъ затменіи. Въ этомъ примѣрѣ совершенно не важно частное явленіе— затменіе луны,—а важенъ главный принципъ, лежащій въ основѣ этой параллели. Главный же принципъ заключается въ томъ, что къ изслѣдованію природы примѣнимъ ме­тодъ причинности, а къ исторіи методъ цѣлесообразности. Природу мы изучаемъ и она, слѣдовательно, должна разсматриваться съ точки зрѣнія объективной закономѣр­ности, исторію мы дѣлаемъ, ее необходимо поэтому объ­яснять на основаніи цѣлесообразной воли.

Подобное различеніе скрываетъ въ себѣ тотъ ошибоч­ный и въ сущности никѣмъ не раздѣляемый взглядъ, буд­то человѣкъ-сяокойный, пассивный наблюдатель процессовъ природы, фатально выжидающій того или другого ея явленія.

Въ дѣйствительности дѣло обстоитъ совсѣмъ не такъ. Отношеніе человѣка къ природѣ не пассивное, а всегда активное. Изучая окружающую природу, человѣкъ борется съ ней, а борясь съ ней, онъ изучаетъ ее. Природа стоитъ противъ человѣка не какъ внѣшній, застывшій, не задѣ­вающій его объектъ, а какъ постоянно на него дѣйству­ющій факторъ. Борьбу съ природой человѣкъ ведетъ дво­якимъ способомъ: либо онъ на основаніи познанія ея за­коновъ превращаетъ и комбинируетъ ея силы, непосред­ственно подчиняя ихъ своимъ цѣлямъ; либо же онъ съ по­мощью комбинаціи однѣхъ ея силъ дѣлаетъ безопасными и безвредными другія ея силы.

Но какъ въ первомъ, такъ и во второмъ случаѣ ролъ человѣка въ отношеніи къ природѣ дѣятельная и вполнѣ активная. Столкновеніе и взаимодѣйствіе законовъ объек­тивнаго міра съ причинностью нашего субъективнаго воздѣйствія создаетъ наше понятіе о цѣлесообразности. Тѣ наши дѣйствія, которыя имѣютъ своимъ послѣдствіемъ побѣду надъ природой, т. е. подчиненіе ея силъ нашему воздѣйствію, мы называемъ цѣлесообразными. И этотъ мо­ментъ цѣлесообразности участвуетъ, стало быть, въ борь­бѣ человѣка съ природой какъ п въ борьбѣ его съ историче­ской средой. Теперь мы спрашиваемъ профессора Штаммлера, почему онъ не открываетъ противорѣчія между „казуаль­нымъ познаніемъ" природы и „цѣлесообразнымъ воздѣй­ствіемъ" на нее? Почему познаніе причинности въ этой сферѣ явленій не только не парализуетъ нашей воли, а на­оборотъ, поощряетъ, увеличиваетъ и укрѣпляетъ ея силу? На такіе вопросы профессору Штаммлеру нечего отвѣ­тить, ибо онъ очень хорошо знаетъ, что цѣлесообразность, не основанная на причинности, есть пустое и безсодержа­тельное понятіе.

И если бы ему пришлось произнести рѣчь на юбилеѣ какого ннбудь крупнаго естествоиспытателя, то онъ бы несомнѣнно съ большой гордостью сталъ указывать на ту власть человѣка надъ природой, которая достигнута благо­даря примѣненію научно-объективнаго метода. Онъ бы не го^вори^{лъ о п}рот^ивор^ѣчіи между „ка^зу^альп'^ымъ июзіааліем^ и волевымъ воздѣйствіемъ, а наоборотъ подчеркивалъ бы ихъ взаимную и неразрывную связь.

IV.

Возвратимся къ нашему критику. Приведенное и разо­бранное нами возраженіе профессора Штаммлера сильно смутило суетливый умъ г. П. Струве. Не сумѣвъ спра­виться со Штаммлеромъ, онъ также не удовлетворился вышецитированнымъ нами возраженіемъ г. Булгакова. „Только что приведенному разсужденію г. Булгакова, пи­шетъ г. П. Струве, я могу противопоставитъ такое на мой- взглядъ неотразимое соображеніе: „законъ развитія обще­ства гово итъ не то, что выйдетъ безъ нашихъ дѣйствій,

а изъ нашихъ дѣйствій^ (слова г. Булгакова), но совер­шенно независимо отъ того, какъ мы будемъ дѣйствовати ибо въ этотъ законъ развитія, какъ составной элементъ объемлемой имъ необходимости, входитъ уже и опредѣ­ленный образъ нашихъ дѣйствій. Жакъ мы думаемъ дѣй­ствовать уже предетерминировано и конечно совершенно независимо отъ нашего сознанія, т. е. отъ нашей рѣши­мости дѣйствовать такъ, а не иначе. Допустить обратное значило бы, прогнавъ свободу съ передняго крыльца, са­мымъ любезнымъ образомъ открыть ей черный ходъ"[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]).

Не трудно видѣть, что г. П. Струве вычелъ изъ человѣ­ческихъ дѣйствій сознаніе, отождествилъ его съ свободой и послѣ этого спрашиваетъ: гдѣ же сознательная человѣ­ческая дѣятельность?

Въ томъ именно и суть, что детѳрмепизмъ отнюдь не уничтожаетъ сознательной дѣятельности субъекта, а на­оборотъ объясняетъ ее причинами, мотивами и цѣлями.

Далѣе, опредѣленность способа дѣйствія должна, по мнѣнію нашего автора, уничтожить личную рѣшимость. На какомъ это основаніи? Казалось бы какъ разъ наобо­ротъ, что полное и всестороннее познаніе способа дѣй­ствія не только не исключаетъ личной рѣшимости, но- именно обусловливаетъ ее собою.

Соотвѣтственно высказанному г. П. Струве убѣжденію личная рѣшимость проявляется только въ томъ случаѣ* когда отсутствуютъ сильные, доминирующіе мотивы и опре­дѣленные способы дѣйствія. Съ этой точки зрѣнія самымъ слабымъ человѣкомъ на свѣтѣ былъ Кальвинъ, а самымъ рѣшительнымъ Обломовъ.

То, что г. П. Струве называетъ личной рѣшимостью, выражаетъ не что иное, какъ иатологическое состояніе воли, при которомъ отсутствуетъ преобладающій мотивъ. Наше „критическое" время полно такими развинченными и разслабленными субъектами. Большинство буржуазной интеллигенціи, пресыщенной всѣми благами ненормальной культуры, страдаетъ болѣзнью воли, т. е. отсутствіемъ ясно­выраженныхъ мотивовъ, конкретныхъ цѣлей и опредѣлен­ныхъ идеаловъ.

Влача жалкое, равнодушное существованіе, она всегда готова на всякое сумасбродство, чтобы только ощутить свое собственное бытіе.

Являясь декадентомъ въ полномъ смыслѣ этого слова, г. П. Струве возвелъ эту позорную безпринципность бур­жуазной интеллигенціи въ принципъ, разсматривая ея сла­бость, какъ проявленіе личной рѣшительности.

Истинно сильные и истинно рѣшительные люди всегда чувствуютъ непреодолимую силу своихъ мотивовъ.

Самъ Фихте, отказавшись отъ детерминизма Спинозы изъ опасенія потерять свободу личности, долженъ былъ вслѣдъ затѣмъ создать объекты, ограничивающіе абсолют­ную свободу его „я“, которое безъ внѣшняго ограниченія должно было исчезнуть въ своей собственной пустотѣ. Фихте началъ свободой и кончилъ необходимостью.

Г. П. Струве приводитъ еще одинъ доводъ противъ де­терминизма: „Идея свободы,—говоритъ онъ,—есть лишь абстрактный дистеллятъ психологическаго чувства свободы (курсивъ нашъ), которымъ окрашена вся наша дѣятель­ность. Эта идея непригодна для цѣлей познанія и въ этомъ смыслѣ она является, до словамъ Канта, лишь голой идеей, но ея существованіе указываетъ на наличность въ созна­ніи двухъ направленій: познанія (о бытіи) н воли". [§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§§])

Выходитъ, что фактъ существованія сознанія свободы долженъ служить опроверженіемъ послѣдовательнаго детер­минизма. На это старое какъ міръ возраженіе отвѣтилъ еще Спиноза: „Такимъ образомъ, говоритъ философъ, самъ опытъ показываетъ съ неменьшей ясностью, чѣмъ разумъ, что люди только потому думаютъ, будто они свободны, что они сознаютъ свои дѣйствія, а причины этихъ дѣй­ствій имъ неизвѣстны. Слѣдовательно, кто думаетъ, что онъ говоритъ или молчитъ или дѣлаетъ что яибудь дру­гое по свободному рѣшенію своего духа, тотъ видитъ сны на яву.“ [**************************])

Но если читатель предполагаетъ, что ' г. П. Струве серьезно отстаиваетъ свободу воли, то онъ глубоко оши-

-бается. „Я вполнѣ послѣдовательный детерминистъ,—пи­шетъ г. П. Струве,—и никогда не думалъ переносить ка­тегоріи свободы въ объективный міръ. Я утверждалъ лишь, что для живыхъ людей представленіе о будущихъ чело­вѣческихъ дѣйствіяхъ „не можетъ быть окрашено сплошь въ цвѣтъ необходимости". [††††††††††††††††††††††††††]) Что же это значитъ? Если это значитъ, что человѣкъ мыслитъсвои дѣйствія, на­правленныя на будущее, свободными, то г. П. Струве, какъ „вполнѣ послѣдовательный детермииистъ“, можетъ сдѣ­лать тотъ необходимый выводъ, что сознаніе свободы есть представленіе, которое объясняется сознаніемъ дѣйствія и отсутствіемъ сознанія причины его.

Но такой логическій выводъ изъ его собственныхъ словъ г. П. Струве нѳ по душѣ. „Вполнѣ послѣдователь­ный детерминистъ для объективнаго міра" находитъ одна­ко возможнымъ исключить изъ объективнаго міра дѣятель­ность людей [‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]) и объявить еѳ безпричинной на томъ основаніи, что они сами себя мыслятъ свободными.

Укажемъ еще на одну непослѣдовательность. Приз­навая свободу въ дѣятельности, которая направлена на будущее, г. П. Струве остается „вполнѣ послѣдователь­нымъ детерминистомъ" по отношенію къ прошѳдше- .му. Онъ очевидно не понимаетъ, что быть послѣдова­тельнымъ детерминистомъ по отношенію къ прошедшему значитъ объяснять всю прошедшую историческую дѣятель­ность строгой причинностью. А такъ какъ люди, дѣйство­вавшіе въ прошедшемъ, тоже въ свое время направляли свою дѣятельность на будущее и слѣдовательно тоже „не окрашивали ее въ сплошной цвѣтъ необходимости", то „вполнѣ послѣдовательный детерминистъ" для прошедшаго можетъ прійти къ тому простому логическому выводу, что дѣятельность людей, направленная на будущее, несмотря на ихъ сознаніе свободы тоже опредѣляется строгою при­чинностью.