2. Конкретный подход и „абстрактный эмпиризм"

Неопозитивистская школа в американской социоло­гии, представленная Дж. Ландбергом, С. Доддом, П. Ла­зар,сфельдом, Н. Рашевским и другими, претендует в значительной мере на почти монопольную разработку методологии эмпирических исследований.

Именно Нейрату принадлежит резкая критика «тра­диционной» социологии за ее «метафизический и спеку­лятивный характер». Нейрат критикует эту социологию с позиций неопозитивизма, т. е. прежде всего он подхо­дит к ней с требованием «доказательности», трактуемой в духе неопозитивизма. В оснащении социологии боль­шей доказательностью Нейрат видит залог превращения ее из спекулятивной в подлинно научную дисциплину. Доказательность же возрастет, если социология будет оперировать не общими понятиями, а эмпирическими, проверяемыми фактами. Самому Нейрату казалось, что он стремится к развитию социологии «на материалисти­ческой основе»¹. Однако «материализм» эмпирической социологии, понимаемой таким образом, есть лишь мни­мый.

Одна из основных идей Нейрата — непригодность и неприменимость в социологии общих понятий, таких, как «война», «класс», «нация». Для Нейрата оперирование такими понятиями есть дань «метафизике», спекуляции, т. е. идеализму. Действительно, идеалистический харак­тер «традиционной» социологии проявлялся, между про­чим, и в том, что она возводила настоящие леса спекуля­ций вокруг этих понятий.

То, что предлагал сам Нейрат, было лишь другой разновидностью идеализма, так же как всякая неопози­тивистская критика философского идеализма давала лишь идеализм в иной форме. Понимание задач научной социологии, предложенное Нейратом, ярко иллюстрирует эту мысль. Социология должна заниматься описанием «поведения людей в определенный момент времени, их привычек, их образа жизни, их производственного про­цесса и т. д., чтобы затем поставить вопрос, как вслед­ствие взаимодействия этих привычек с другими обстоя­тельствами возникают новые привычки»^[178][179]. Мы уже по­казали выше, что сведение социологии к изучению поведения людей есть также идеалистический подход к пониманию общественной жизни. Единственной точкой зрения материализма >в социологии является точка зре­

ния, открывающая в обществе действительно первичные, действительно материальные отношения и выводящая из их характера понимание всех остальных форм обществ венной жизни, объясняющая с этой точки зрения, в част*» ности, и человеческое поведение. Для выполнения же задач, поставленных Нейратом, нужна эмпирическая социология, построенная на серии эмпирических иссле-> дований, добывающих факты, которые можно проверить, и отказывающаяся от оперирования такими категория-’ ми, которые эмпирически проверить нельзя. Социологии, по мнению Нейрата, придается этим физикалистский смысл — она уподобляется естественным наукам.

Эти идеи Нейрата нашли свое развитие и продолже­ние в американской социологической школе неопозити­визма. Попытки проанализировать ее основные черты довольно часто предпринимаются со стороны различных представителей других школ американской социологии, и в зависимости от меры оппозиционности автора неопо­зитивизму определяется мера критичности обзора. До­вольно четкое определение основных черт методологии неопозитивистской школы дает Дж. Маккинни, характе­ризуя в следующих чертах «аскетическую методологию» этой школы: «1) общественные явления подчиняются законам природы; 2) не существует различия между на­уками, относящимися к людям, и науками, относящими­ся к другим явлениям, и 3) субъективные аспекты обще­ственных явлений могут изучаться научно только -на основе их объективного открытого проявления»¹.

Признаки исследования, построенного на этих прин­ципах, дает П. Лазарсфельд: «Я буду понимать под микросоциологическими исследованиями исследования, имеющие дело с человеческим поведением в современных ситуациях, использующие количественные методы везде, где возможно, и пытающиеся систематизировать качест­венные 'процедуры везде, где это требуется»^[182].

Таким образом, совершенно определенно вырисовы­ваются по крайней мере две основные черты методологии неопозитивистской социологии: использование количест­венных методов и бихевиоризм, т. е. анализ субъектив­ных аспектов поведения с точки зрения специфически по­нимаемого его объективного проявления. Что касается прагматизма, то замечание П. и Б. Вэлиен относится не столько собственно к методологии неопозитивизма, сколь­ко к пониманию им роли и места социальной науки в общественной жизни, соотношения ее C политикой, о чем шла речь выше.

Преувеличение роли количественных методов в со­циологии вытекает из двух важнейших общефилософ­ских предпосылок неопозитивизма: из признания необхо­димости принципов верификации и операционализма. Принцип верификации в философии неопозитивизма получил значительную разработку и является одним из краеугольных камней в здании этой философии. Впервые принцип верификации был сформулирован Шликом и Виттгенштейном, а затем получил дальней­шее развитие в работах членов Венского кружка. Принцип верификации был определен Шликом как прин­цип проверки истинности или ложности предложений путем получения конечного числа высказываний, фикси­рующих данные наблюдения. Эти данные могут быть по­лучены в результате непосредственного чувственного опыта. Допустимыми знаниями, следовательно, являют­ся только те знания, которые могут быть верифицирова­ны, т. е. каждое из которых может быть проверено эмпи­рическим путем, путем прямого сопоставления с данными чувственного опыта.

Методологическая порочность такой неопозитивист­ской трактовки принципа верификации совершенно оче­видна ¹. Всеобщие законы науки фактически объявляются бессмыслицей, так как, с точки зрения неопозитивистов, для любого осмысленного предложения находится метод проверки его истинности, причем проверка допускается только непосредственным чувственным опытом. Если же такой «метод проверки» не найден (а он не может быть найден во всех случаях, когда речь «идет об общих зако­нах), то предложения объявляются бессмысленными. При таком подходе законы в лучшем случае могут тол­коваться как формальные правила, лишенные содержа­ния. Из теории познания по существу выкидывается та­кой критерий истины, каким является практика.

Что же касается самого эмпиризма, то он приобретает специфическую окраску: всякое эмпирическое наблюде­ние должно просто фиксировать определенное количест­во случаев, а исследование по существу невозможно. Исследование всегда предполагает проникновение в сущ­ность явлений, но суждения о сущности не могут быть верифицированы. Могут быть верифицированы лишь суждения о фактах. Так из методологически порочного толкования принципа верификации вытекает методологи­чески порочное же понимание эмпиризма.

Как видно, основная идея эмпирического исследова­ния в социологии (в ее трактовке буржуазными социо­логами) в философском отношении непосредственно связана прежде всего с неопозитивистским принципом верификации.

дело в том, что каждый шаг, который предпринимает исследователь в процессе обобщения, должен допускать верификацию.

Единственными «данными» в социологии признаются лишь данные непосредственного чувственного опыта. JIa- зарсфельд, правда, утверждает, что понятие «данные» весьма спорно в социологии, но спорными являются не­которые технические вопросы. Принципиально все социо­логи-неопозитивисты (а практически и огромная масса социологов-практиков, не занятых специально методоло­гическими проблемами) за единственно достоверные «данные» в социологии принимают лишь данные, полу­ченные именно непосредственным чувственным опытом. Таким образом, абсолютизация чувственной достоверно­сти приводит и к абсолютизации эмпирического исследо­вания в социологии. Оно, по мнению социологов-неопо­зитивистов, само по себе в состоянии давать истину.

Понятно, что при этом подходе соответственно решает­ся и ∣Bθ∏poc о методах эмпирического исследования. Если абсолютизированы данные, получаемые путем лишь чувственного опыта, то средством добывания та­ких данных, конечно, тоже становятся весьма специфиче­ские средства. Это те самые технические приемы, кото­рые и фигурируют в эмпирических исследованиях. Эти приемы по своей природе именно таковы, чтобы охватить непосредственно данное, описать его, 'в лучшем случае измерить, сосчитать, расположить определенным обра­зом. Эти приемы, разумеется, необходимы, но они недо­статочны в научном исследовании. Общая оценка сово­купности данных не может быть дана при помощи одной лишь техники. Теоретическое осмысление материала тре­бует включения специфических теоретических методов в самом процессе исследования.

В этой связи социологи-неопозитивисты заняты имен­но тем, чтобы общие, широкие понятия, характеризующие какие-то черты социальной жизни, перевести в такие, которые можно верифицировать. П. Лазарсфельд, ссы­лаясь на К. Гемпеля, говорит, например: «Когда мы пе­реводим термины, подобные таким, как «личность», или

«закон», или «причина», с повседневного языка в науч­ное употребление, мы должны всегда принимать такие решения, за которые мы несем !ответственность. Мы да­ем определенные значения этим терминам так, чтобы сделать их более точными и более легко поддающимися верификации и доказательству» ¹. Насколько это удается Лазарсфельду и его коллегам, мы увидим несколько ниже. Таким образом, сама потребность социологии в эмпирических исследованиях особого рода здесь органи­чески вытекает из одного из основных теоретических^ принципов философии неопозитивизма.

Другой, не менее важной теоретической предпосыл­кой социологического неопозитивизма является опера- ционализм^[185][186]. Идея операционализма, разработанная впервые американским физиком-экспериментатором П. Бриджменом применительно к физике, как известно, стала одной из отправных точек теории познания в нео­позитивистской философии. Все познание, по мнению Бриджмена, сводится к совокупности операций, которые производит человек в процессе своей деятельности. Тер­мин «операция» понимается не в широком смысле слова, а в узком, как «инструментальная операция». Поэтому в основу определения понятий Бриджмен кладет физиче­ские операции измерения: то, что человек обозначает по­нятием, определяется наблюдением того, что он делает с объектом, а не тем, что он говорит о нем.

По Бриджмену, мы не можем знать значения, смысла понятия до тех пор, пока не укажем операции, которые выполняются при употреблении этого понятия. Собствен­но, и само определение любого предмета есть всегда обязательное указание операций, при ,которых этот предмет возникает. Понятие «давление газа» ничего не говорит, пока не установлены операции, как его изме­рить. Также температура не свойство тела, а лишь пока­зание термометра. Таким образом, 1) только операция придает смысл понятиям и 2) операционализм запре-

щает употреблять 'понятия, о которых нельзя дать отчет путем операций.

По существу операциональный анализ предлагается Бриджменом в качестве универсального средства позна­ния. Он рекомендовал перенести требования операцио­нального анализа из физики во все другие области зна­ния. «Я уверен, — заявлял Бриджмен, — что многие во­просы относительно социальных и философских проблем будут найдены бессмысленными, если их исследовать с точки зрения операций. Если операциональный способ мышления будет применен во всех областях исследова­ния, так же как и в физике, то это, несомненно, приведет к ясности мысли»¹. Идеалистический характер такой концепции достаточно очевиден: в конце концов значе­ние понятий сводится к серии операций, а поскольку эти операции производятся всегда каким-то индивидом, по­стольку значение понятия сводится по существу к опыту этого индивида.

«В общем под любым понятием, — писал Бридж­мен,— мы подразумеваем не больше чем ряд операций; понятие синонимично соответствующему ряду опера­ций... Значением суждения является его проверяе­мость»^[187][188]. Эти идеи Бриджмена в 30-х годах были перене­сены в социологию, в частности Д. Ландбергом. Выступая с резкой критикой в адрес старой социологии, Ландберг критиковал ее за то, что употребление традиционных со­циологических понятий приводит ее к «субъективизму». Этот «субъективизм», по мнению Ландберга, объясняется тем, что социологи оперируют понятиями, значение ко­торых по-разному воспринимается разными людьми или в разных ситуациях. Социология не может существовать дальше как наука, имея дело с понятиями такого рода; все понятия и здесь должны определяться в терминах операций, при помощи которых добываются данные. «Единственный способ определить что-нибудь объектив­но — это определение в терминах операций» ^[189], — пишет Ландберг. Именно таким образом, по его мнению, опре-

Делились Понятия в естественных науках: Эйнштейн по­казал, что пространство — это то, что измеримо линей­кой, время — это то, что измеримо часами, и т. д. По­добно этому и в социологии следует признать, что интел­лект— это то, что измеряется тестом интеллекта. Что же касается существующего положения в социологии, то главный ее порок, с точки зрения Ландберга, состоит в том, что здесь обязательно хотят раньше «определить» то, что нужно измерить: «Нет более обычной пошлости в социологии, чем замечание, что для того, чтобы изме­рять, мы должны определить, описать или «знать», что мы измеряем» ¹. Вое это, по мнению Ландберга, и порож­дает неопределенность, неточность понятий социологии: они несут «эмоциональную» или «спекулятивную» на­грузку, а социологи слишком большое значение придают «пониманию» и «проникновению». Ландберг же пола­гает, что, поскольку единственной реальностью общест­венной жизни является поведение, то и нет необходимо­сти утруждать себя такого рода анализом. Дело, как он считает, не в том, что нужно противопоставлять измере­ние «пониманию», «знанию», но в том, чтобы усвоить ту истину, что «измерение есть путь определения, описания и «знания»...» ^[190][191]. Поэтому исследователь не должен сна­чала понять и определить то, что он хочет измерить, а лишь потом измерять, но он вообще должен ограни­читься одним измерением, ибо это и будет определением и пониманием в то же самое время.

Ландбергу известно, что одно из возражений, кото­рое обычно приводится в этом случае, состоит в том, что существуют явления, в разной степени поддающиеся из­мерению, и социальные науки чаще всего имеют дело именно с такими явлениями, которые не поддаются из­мерению (способности, склонности, отношения и т. д.). Но он считает, что эти возражения основаны опять-таки на том ошибочном мнении, что сначала люди хотят опре­делить, а лишь потом измерить. C его точки зрения, ко всем явлениям .следует подходить одинаковым путем, т. е. надо начать измерение, а в ходе его и будет выра­ботано определение. Но это и есть абсолютизация опера­ционального подхода, открывающая дорогу такому

пониманию количественного метода в социологии, когда он не дополняет, а подменяет качественный анализ.

Идея поиска эмпирического референта для каждого социологического понятия стала одной из центральных идей «научной социологии». Маккинни отмечает, что опе- рационализм, хотя «и не был успешно включен в какое- нибудь из важных исследований социологии, он тем не менее оставил свой след» ¹. «Эта ориентация присутству­ет в скрытом виде в работе Стауффера и его сторонни­ков, Мертона и Лазарсфельда и даже во всеохватываю­щей систематической теории Парсонса»^[192][193]. Нас прежде всего сейчас интересует вопрос о том, как идеи опера- ционализма проявились непосредственно в эмпирических исследованиях. Для этого важ'но выяснить их оценку теоретиками эмпирической социологии — социологами- неопозитивистами.

П. Лазарсфельд неоднократно обращался к идее операционального анализа. В одной из своих работ он замечает, что спор об операционализме в социологии мо­жет быть решен только при помощи математических мо­делей. Приводя формулировку Ландберга о том, что «ин­теллект есть то, что измеряется тестом интеллекта», Ла­зарсфельд размышляет: «Если это так, тогда имеется столько видов интеллекта, сколько существует тестов. Если нет, тогда каково отношение между различными тестами и «основополагающим» понятием? Точный ответ может быть дан только в терминах математических мо­делей...» ^[194]

Позиция Лазарсфельда по отношению к операциона- лизму, как видно, несколько менее категоричная, чем, например, у Ландберга. Он не отрицает определенной значимости достаточно общих понятий в социологии. Выше уже приводились его суждения относительно таких понятий, как «личность», «закон», «причина» и т. д. Ла­зарсфельд предлагает идти по пути различения микро- и макросоциологии. И все эти общие понятия социологии играют роль именно не в микро-, а в макросоциологиче- ских исследованиях, ибо «макросоциология... содержит

усилия открыть общие законы, которые управляют Про* щлыми или 'будущими тенденциями 'общественного разви­тия» ¹. Но, не говоря уже о том, что само по себе такое противопоставление неправомерно, важно обратить вни­мание еще и на следующее рассуждение Лазарсфельда: «Я не отрицаю важности макросоциологии в этом смыс­ле, но я допускаю, что невозможно иметь с ней дело по­средством тех исследовательских процедур, которые я обсуждаю в настоящей работе»^[195][196]. Обсуждаются же в дан­ной работе традиционные технические приемы эмпири­ческого исследования. Следовательно, в этой области Лазарсфельд просто отказывается обсуждать вопрос об общих законах, общих понятиях социологии. Сфера при­менения операционального анализа, таким образом, ог­раничивается, но он полностью принимается в области эмпирических исследований.

Такая позиция, разумеется, не снимает совершенно определенной ориентации, а именно неопозитивистской ориентации, в социологии со всеми ее атрибутами^[197]. До­вольно убедительную картину операционализма в социо­логии дал в критическом плане П. Сорокин. Эта критика предпринята человеком, чьи методологические позиции са'ми ∣πo себе должны быть подвергнуты серьезной мар­ксистской критике. Однако ряд очевидных несуразностей, связанных с применением операционального анализа в социологии, схвачен довольно точно. Основная идея Со­рокина — невозможность операционализма в психосо­циальных науках. Аналогии с естествознанием здесь быть не может: сами операции, устанавливающие зна­

чение понятий, слишком различны в естественных и со­циальных науках. Врач, желая измерить температуру, совершает «операцию» — он ставит термометр; но нельзя Бсерьез считать «операцией», если этот врач для измерения той же температуры задает пациенту или его друзьям вопрос о том, какова эта температура.

Социолог же, как утверждает Сорокин, имеет дело именно с «операциями» подобного рода. Он едко высмеи­вает тех, кто пытается дать, например, операциональное определение «счастья и приспособленности в браке»: здесь возможна одна-единственная «операция» — «спро­сить у друзей» или «спросить саму пару» ^[198]. Сорокин спра­ведливо считает, что социологи, увлекшиеся операцио- нализмом, забыли о его «действительных границах», а именно о том, что в естественных науках многие откры­тия стали возможны только потому, что операциональный метод был дополнен другими методами; что важны экс­перименты не ради экспериментов, а ради подтверждения определенных идей; что любой эксперимент имеет дело с узкой областью и может иметь ограниченное значение; что применение эксперимента не исключает необходимо­сти теоретических посылок, они проверяются эксперимен­том (даже в естественных науках) и т. д. Подобная кри­тика явно недостаточна. Более того, излагая далее свои позиции, Сорокин в значительной мере сводит на нет ее значение своей аргументацией. Однако по крайней мере внешне многие уязвимые места в рассуждениях опера- ционалистов-социологов схвачены здесь верно.

Таким образом, оба исходных принципа — верифика­ция и операционализм — диктуют осуществление таких исследований в социологии, которые доставили бы точно измеряемые и эмпирически проверяемые факты. На этом основании эмпирическую социологию считают единствен­но достоверным и научным знанием об обществе. На пер­вый взгляд и стремление к максимальной точности в ис­следованиях, и апелляция к факту, к опыту выглядят вполне обоснованной претензией. Действительно, что ка­сается тенденции измерить с максимально возможной точностью определенные количественные отношения в социальных явлениях, то она является как будто бы гарантией успеха в выводах относительно общих зако­

номерностей исторического развития, относительно пред­видения будущего и т. д., но именно с максимально воз­можной точностью и именно ради познания объективных закономерностей социальной действительности. При со­блюдении этих двух условий эмпиризм может явиться важным принципом познания и изучения объективного мира. При отсутствии этих условий эмпиризм в социоло­гии становится эмпиризмом позитивистского толка и приводит не к конкретному, а, напротив, к крайне аб­страктному подходу в исследовании общества. Он пре­вращается, по выражению Р. Миллса, в «абстрактный эмпиризм».

Кроме фетишизации измерения в социологии этот абстрактный характер эмпиризма проявляется, как уже отмечалось, в трактовке социальных явлений с точки зрения бихевиоризма и извращении соотношения субъ­ективного и объективного в социальном исследовании. Формально отрицание старого традиционного психоло­гического подхода к обществу, когда все социальные яв­ления рассматривались только с точки зрения психики индивида, его мотивов, устремлений, оценок, чувств и т. д., было объяснено именно стремлением найти объ­ективные основы человеческого поведения. Но все дело в том, что сами эти объективные основы прняты пре­вратно. Методологическая несостоятельность бихевиориз­ма, когда поведение объясняется механической реакцией на стимулы внешней среды, во много крат возрастает, если при помощи этого принципа хотят рассмотреть не просто индивидуальный акт поведения, но всю социаль­ную деятельность людей. Критерий объективного при исследовании общественных явлений нельзя получить ме­ханическим суммированием объективных основ поведе­ния индивидов.

В социологическом плане отыскание объективных основ человеческой деятельности означает нечто иное. Общественная жизнь предстает как совокупность мно­гообразных форм действий, поступков и отношений ре­альных индивидов. Однако только определенный ряд этих отношений составляет действительно объективную основу всех других действий и отношений. Это отноше­ния, которые складываются независимо от сознания лю­дей,— производственные отношения. Поэтому единствен­ным критерием объективного в социологии является

именно это качество общественных отношений — склады­ваться независимо от сознания. Следовательно, действи­тельное истолкование многообразных действий и поступ­ков людей с точки зрения их объективной обусловлен­ности есть выведение их из производственных отношений. Методологически правильное решение вопроса заклю­чается не в том, чтобы свести мир реального богатства всех проявлений человеческой жизнедеятельности к этим первичным материальным отношениям, а как раз в том, чтобы вывести из них все многообразие этих форм. При таком подходе реальная общественная жизнь не превра­щается в абстрактную схему, а, напротив, развертывает­ся во всей ее сложности с учетом всех противоречивых отношений между объективным и субъективным в ее развитии.

Энгельс выразил эту мысль в своем известном письме к И. Блоху: «...история делается таким образом, что конечный результат всегда получается от столкновений множества отдельных воль, причем каждая из этих воль становится тем, чем она является, опять-таки благодаря массе особых жизненных обстоятельств. Таким образом, имеется бесконечное количество перекрещивающихся сил, бесконечная группа параллелограммов сил, и из это­го перекреіцивания выходит один общий результат — историческое событие»¹. Но социологу, наблюдающему поведение людей, дан как раз этот конечный результат, и задача научного анализа в том и состоит, чтобы найти объяснение его происхождения, его подлинную объек­тивную основу. Концепция социального бихевиоризма ни­чего не прибавляет к такому анализу. Ее поиски объек­тивной основы поведения остаются формальными и в лучшем случае способны дать лишь общую абстрактную структуру поведения. Поэтому еще и с этой точки зре­ния неопозитивистский эмпиризм приобретает черты абстрактного эмпиризма.

Его главная предпосылка — бесконечные аналогии между социологией и естественными науками. Успехи физики, математики в начале XX в. давали действитель­но много доказательств преимуществ точного знания, свидетельствовали о громадном прогрессе науки, осно­ванной на точном измерении. Социологи, сетуя на от- ^[199]

ставание социальных дисциплин, сводили причины этого отставания исключительно к тому, что эти науки не усво­или точных методов естествознания. Выход соответствен­но видели только в усвоении методов естественных наук. «Я выражаю тот взгляд, — писал, например, Ландберг,— что лучшая надежда человека в его современном непри­ятном положении заключается в создании типа социаль­ной науки, точно сравнимой с другими естественными науками» ¹. И далее Ландберг заявляет, что и в наше время, и на несколько веков вперед прогресс и в естест­венных и в социальных науках будет возможен только в том случае, если знания, которыми они располагают, будут точно измеряемыми. Более того, Ландберг считает, что превращение социологии в точную науку решит и многие социальные проблемы, которые сейчас не решены именно в силу того, что «еще не признано, что научное знание необходимо для успешной мировой огранизации. Мы еще думаем, что здравый смысл, добрая воля, крас­норечивые вожди и благочестивая надежда являются до­статочными, чтобы руководить социальными отношения­ми» ^[200][201]. Таким образом, причины отставания социальных наук и социального реформаторства на их основе, по мнению автора, заключаются исключительно в том, что социальные науки не восприняли методов естественных наук, не вполне уподобились в теории и практике этим наукам.

Подобный подход, характерный для позитивизма во­обще, есть своеобразная реакция на неокантианское про­тивопоставление естественных и общественных наук. Од­нако критика неокантианского подхода в такой форме дает не более научное решение вопроса. Подход к во­просу о соотношении наук только с точки зрения сход­ства или различия их методов не вскрывает всей глуби­ны проблемы. Причины отставания социальных наук бы­ли в действительности глубже и лежали вообще в ином плане. К концу XIX — началу XX в., как уже говорилось, обнаружился кризис буржуазного обществоведения, вы­явилось «отставание» буржуазной социальной науки. В развитии общественных наук есть свои специфические

закономерности. В данном случае закономерность эта состояла в том, что объективный ход исторического раз­вития общества настолько опроверг все устои старой буржуазной общественной науки, что выход мог быть только один — сама эта буржуазная общественная наука должна была уступить место принципиально иному ос­мыслению истории, общественных отношений, осмысле­нию с иных классовых позиций. Следовательно, если говорить о стадиях развития общественной науки, успех ей мог теперь быть принесен только совсем новой, каче­ственно отличной стадией ее развития — заменой буржу­азного обществоведения пролетарской наукой об обще­стве. Здесь логика развития науки об обществе должна была соответствовать логике развития самого общества, и только при этом могли быть найдены пути преодоле­ния «отставания». Выход, таким образом, не мог быть отыскан в сфере смены методов; решение могло быть найдено путем усвоения совершенно новой методологии, принять которую можно было только с совершенно иной классовой точки зрения. Формально здесь в логику самой науки вторгаются факторы совсем иного рода — факторы самой объективной логики истории, но речь ведь идет об общественной науке, и такая специфика в ее развитии объясняется самой ее природой.

Социологический неопозитивизм не принял и не мог принять этой точки зрения. Как и старая социология, он находился в рамках определенной классовой позиции вместе с этой старой социологией. И попытки найти вы­ход предпринимались тоже в этих общих границах. Апел­ляция шла именно только к логике развития науки об обществе, а не к логике развития самого общества; по­этому апелляция эта превратилась в апелляцию к мето­ду. Метод социальных наук — вот что было подвергнуто критике; метод естественных наук — вот что было ему противопоставлено. Метод был фетишизирован. Его фе­тишизация привела к утрате интереса к содержательному знанию, и метод превратился в абстрактный метод.

Получилось своеобразное противоречие. Социальные задачи, стоящие перед буржуазной социологией в нача­ле XX в., требовали ряда эмпирических решений именно в «содержательном плане». Эмпиризм как принцип орга­низации исследований вырастал из потребностей практи­ки буржуазного общества. Казалось бы, он должен был

приобрести прагматическую окраску, что и произошло, как мы видели, при первых его шагах. Но когда стала рождаться теория этого эмпиризма в социологии, она пришла к такой фетишизации метода, что эмпиризм пер­вых социологических исследований стал подвергаться критике за его беспомощность в методологических вопро­сах. А разработка этой методологии повела эмпиризм уже по другому пути — по пути абстрактного эмпириз­ма. Прагматическая ориентация первых исследований в каком-то смысле выпадала из этого движения в сфере «чистой логики науки». Увод эмпиризма в эту сферу был защитой и обоснованием все того же тезиса, что дело лишь в методах развития науки, что не следует никуда из этой сферы метода уклоняться. Так из потребностей как будто бы чисто конкретных, практи­ческих выросла теория метода как метода крайне абст­рактного.

Любопытно, что попытки перевести все проблемы в область крайне формализованных и абстрактных рассуж­дений о методе были замечены и коллегами социологов- неопозитивистов из других школ. Социологический нео­позитивизм подвергается нападкам и критике часто за специфическую манеру изложения материала: слишком старательное подражание математике привело к тому, что чтение работ методологов становится доступным лишь совсем узкому кругу людей. C такого рода крити­кой, как мы уже неоднократно указывали, выступает П. Сорокин. Но иногда эта критика и более глубокая. Такой является, несомненно, развернутая критика «аб­страктного эмпиризма» Р. Миллсом в его книге «Социо­логическое воображение». Миллс показал, что фетишиза­ция метода приводит социологов неопозитивистской шко­лы к довольно низкопробным стандартам социального исследования: исследователи собирают какие-то дан­ные главным образом при помощи интервью и путем выборочной процедуры. Затем результаты подвергаются статистической обработке: устанавливаются пропорции, ответы на вопросы определенным образом комбинируют­ся, чтобы создать какие-то классификации; наконец, строится шкала ¹. Можно добавить, что этот «ритуал»

Обязателен, он как талисман, он как «Сезам, отво­рись!». Сама манера исследования, претендующего быть максимально «заземленным», максимально «конкрет­ным», выступает здесь как жесткая абстрактная схема, которая своим строгим режимом стандартизации про­цедуры препятствует ∣πo существу сколько-нибудь кон­кретному подходу к обществу и его проблемам.

Но «ритуал» процедуры еще не самое плохое в «аб­страктном эмпиризме», по мнению Миллса. Второе его проявление — это рассуждения по поводу метода, по по­воду процедур. Методологами создается какой-то спе­цифический клубок проблем, которые одни только и пред­ставляются им важными. Миллс пишет: «В этой краткой попытке охарактеризовать исследования абстрактного эмпирического стиля я не говорил просто: «Эти люди не исследуют существенных проблем, которые интересуют меня» или: «Они не изучают того, что большинство со­циологов считает важным». Я хотел сказать следующее: «Они исследуют проблемы абстрактного эмпиризма; они лишь в самими же установленных пределах своей про­извольной эпистемологии исследуют свои вопросы и от­веты»» ^[CCII]. Мы видели уже при характеристике образцов моделирования, применяемых методологами, насколько эта критика Миллса справедлива.

Правда, вряд ли можно согласиться с другой его мыслью. Критикуя абстрактный эмпиризм неопозити­вистов, Миллс делает целый ряд чрезвычайно резких высказываний в адрес так называемой философии науки. В той части, в которой Миллс выражает сомнение в не­обходимости такой специальной дисциплины, критика эта не вызывает возражений. Действительно, оторванная от содержания конкретной науки, особая «философия науки», помимо общей философской ориентации ученого, вряд ли имеет право на существование. Но это не озна­чает, что не имеет прав гражданства методология нау­ки— выработка определенных принципов познания в данной области на основе применения философского ме­тода. Миллс же, отрицая абстрактный характер рассуж­дений неопозитивистов, вообще высказывается против ме­тодологии науки, презрительно квалифицируя ее как

бесплодную «философию науки». Разработка методоло­гических проблем в любой науке, и в том числе в со­циологии, крайне важна. И необходимость такой разра­ботки не может быть скомпрометирована тем, что со­циологи-неопозитивисты свели всю методологию к абстрактным формальным построениям.

Миллс и некоторые другие критики неопозитивизма в социологии схватывают еще и ту скрытую тенденцию, что неопозитивисты своим «уходом» в метод уходят по су­ществу от решения важных социальных проблем. Р. Мер­тон бросил в свое время упрек 'неопозитивистам в том, что их методология успела лишь отвлечь внимание социологов от большинства общих проблем общества и что это удалось ей сделать, отвернувшись от изучения общества и обратившись к исследованию, как изучать общество. Не менее определенно высказы­вается об этой особенности «абстрактного эмпиризма» Миллс: «Пока, несомненно, ясно, что всякий эмпиризм так же предусмотрительно и строго, как и аб­страктный эмпиризм, исключает исследование больших социальных и человеческих проблем нашего време­ни. Люди, понимающие такие проблемы и желающие вплотную приняться за их разрешение... будут обра­щаться к другим способам формирования своих убеж­дений» ¹.

Существует, несомненно, глубокая связь между соци­альным заказом, практикой эмпирических исследований и теоретическим освещением этой практики в трудах спе­циалистов по методологии. Но чтобы проанализировать эту связь более детально, чтобы понять эту идею край­ней формализации социологического метода как особое идеологическое явление, порожденное определенными со­циальными условиями, необходимо еще более детально рассмотреть вопрос о том, как эти общие исходные уста­новки неопозитивистской философии реализуются в кон­кретных рекомендациях, даваемых методологами со­циологам-практикам, каким образом осуществляется перевод конкретных, живых явлений социальной дейст­вительности в бестелесную, абстрактную ткань рассуж­дений теоретиков эмпирической социологии.