Какъ ни вертись, съ какой стороны ни подходи къ вопросу—логическій выводъ изъ трансцендентальной ап­перцепціи есть субъективный идеализмъ.

Если же стать на точку зрѣнія субъективнаго идеализ­ма, то не только не можетъ быть и рѣчи о различіи между субъективнымъ и объективнымъ, индивидуальнымъ и обще­обязательнымъ, но рѣшительно невозможно признать су­ществованіе другихъ людей.

Разъ мы признаемъ все,противостоящее отдѣльному субъекту, за нѣчто хаотическое, то мы не имѣемъ ни малѣй­шаго логическаго права выдѣлять изъ этого хаотическаго цѣлаго людей и награждать ихъ вѣчными, закономѣрными формами времени, пространства, причинности и т. д.

Странное движеніе мысли проявилось въ кантовскомъ апріоризмѣ. Еантова вещь въ.себѣ, изъ ученія о которой вытекаетъ полная невозможность познанія внѣшняго міра, а слѣдовательно и безысходный скептицизмъ, заставляетъ Канта искать критерій достовѣрности нашего познанія въ познавательныхъ формахъ субъекта. Но съ другой сто­роны эти субъективныя формы только въ томъ случаѣ пріобрѣтаютъ объективную цѣнность, когда они присущи всѣмъ людямъ. А такъ какъ люди относительно познаю­щаго субъекта принадлежатъ къ тому же внѣшнему, не­познаваемому міру, то объ нихъ невозможно слѣдова-

— 109 — тельно утверждать, что имъ присущи формы созерцанія— время и пространство, и формы разсудка—категоріи. Кромѣ того, существованіе людей также сомнительно, какъ и су­ществованіе всѣхъ другихъ предметовъ.'

Субъективный объективизмъ Канта приводитъ, такимъ образомъ, обратно къ индивидуальному объективизму, а послѣдній къ солипсизму. Критическая философія, отры­вающая съ самаго начала познающій субъектъ отъ по­знаваемаго объекта, лишается вслѣдъ затѣмъ всякой воз­можности снова связать ихъ.

Субъектъ, начавшій съ самого себя, долженъ неми­нуемо послѣ всѣхъ трудныхъ спекуляцій возвратиться къ себѣ же.

Ба steπ ісіі пип, ісИ агшег Thor, Und bin so klug аіз w!θяиѵог.

Эту же самую мысль и это же настроеніе выразилъ Кантъ, когда сказалъ: „ІсЬ ппшзйе аізо das \Ѵіз$еп апїЬе- Ъеп, піт. zum ШаиЪеп Ріаів тЪекооттеп".

Г. Бердяевъ повторяетъ за Рплелъ, что еслибы суще­ствовало только одинокое сознаніе, то не существовало бы никакого а ргіогі. И это вѣрно. Но развѣ возникшее соціальнымъ путемъ общеобязательное сознаніе есть транс­цендентальная апперцепція? Мысль Рлля о томъ, что идея общеобязательнаго сознанія могла возникнуть только въ человѣческомъ обществѣ, даетъ этой идеѣ эмпирически- эволюціонное объясненіе.

Эта мысль слѣдовательно не только не объясняетъ апріоризма Канта, а, какъ разъ наоборотъ, окончательно опровергаетъ его, показывая, какъ Кантъ принялъ за вѣч­ныя, лежащія вйѣ опыта, такія формы познанія, которыя на самомъ дѣлѣ явились плодомъ развитія человѣческаго общества. Стремленіе Риля дать кантовскому неподвиж­ному апріоризму соціально-эволюціонную подкладку за­ставляетъ этого серьезнаго и умнаго критициста впадать въ одну непослѣдовательность за другой. И это происхо­дитъ по той причинѣ, что трудно придумать болѣе пора­зительное противорѣчіе, какъ кантовскій апріоризмъ, ве­дущій свою родословную отъ застывшихъ платоновскихъ идей, и его возникновеніе въ соціальномъ аггрегатѣ. Что

трансцендентальное сознаніе дѣйствительно противорѣчивъ соціальному происхожденію его, знаетъ тотъ же г. Бер­дяевъ, который, девятью страницами ниже того мѣста, гдѣ имъ приводится мысль Риля, говоритъ слѣдующее: „Если даже погибнетъ человѣчество, погибнетъ наша сол­нечная система, народятся новые міры, безконечно отлич­ные отъ нашего, возникнутъ формы жизни и сознанія, не­имѣющія почти (какъ вамъ, читатель, нравится это „почти"?) ничего общаго съ нашими, логическій законъ тождества останется въ прежней силѣ, трансцендентальное сознаніе не измѣнится ни на одну іоту; его элементы одинаково вѣчны (значитъ не возникли въ обществѣ!) какъ въ прош­ломъ, такъ и въ будущемъ; они одинаково обязательны для всякаго сознанія въ мірѣ, когда бы и гдѣ бы это со­знаніе ни являлось.

Г. Бердяевъ можетъ, однако, найти утѣшеніе въ томъ, что подобнаго рода нелѣпыя противорѣчія не его исключи­тельное достояніе, а присущи всѣмъ критицистамъ безъ исключенія. Но между г. Бердяевымъ и его учителями Германомъ Когеномъ и Алоизомъ Рилемъ есть и разница. Она состоитъ въ томъ, что у этихъ послѣднихъ, несмотря

Ill

на противорѣчивость основныхъ принциповъ, мы встрѣ­чаемъ много весьма умныхъ и тонкихъ мыслей, имѣющихъ общее значеніе, между тѣмъ какъ у г. Бердяева противо­рѣчивость и нєсостояТєльностьфилософскаго критицизма выступаетъ въ самомъ наивномъ, ничѣмъ не прикрытомъ видѣ.

VI.

Оставимъ теперь коренныя принципіальныя противо­рѣчія въ сторонѣ; станемъ на точку зрѣнія критицизма и допустимъ совмѣстимость существованія внѣшнихъ „объек­товъ", составляющихъ матерію опыта, съ трансцендентальной апперцепціей, составляющей его форму. II допуская все это, мы должны убѣдиться въ полной несостоятельности и невозможности чисто формальнаго критерія истинности въ опытѣ.

Дѣло въ томъ, что сущность чисто формальнаго крите­рія, состоящая въ полномъ абстрагированіи отъ матеріи опыта, ведетъ роковымъ образомъ къ своей противополож­ности, къ отсутствію всякаго критерія.Это потому, что съ точки зрѣнія исключительной общеобязательности субъек­тивныхъ формъ познанія не только не можетъ быть рѣчи о различіи между дѣйствительными и ложными представ­леніями, но и рѣгшительно необъяснимо, откуда бы могло вообще возникнуть у насъ понятіе о подобнаго рода раз­личіи.

Трансцендентальная апперцепція и ея разновидности, законъ тождества, категорія причинности и т. д., присущи въ одинаковой степени всѣмъ представленіямъ безъ исклю­ченія. Убѣжденіе въ томъ, что земля держится на трехъ китахъ, что Христосъ родился отъ святаго духа и разъ навсегда искупилъ всѣ грѣхи человѣчества, что царь по­мазаНникъ божій и т. п. являются съ точки зрѣнія чистаго формальнаго критерія такими же неопровержимыми исти­нами, какъ любой законъ астрономіи.

Энгельсъ, который, судя по его критикѣ Дюринга, глубоко понималъ кантовскую философію, замѣчаетъ: „ѵтепп ісЬ. еіне ЗсйпйЫігвѣе ппіег йіе Еіпйѳіі Баи^еІМеге гизашшеп- іаэзе, во ЪекоишЛ йіе йайигсѣ посй 1ап£е кеіпе МіІсМгй-

веп“[†††††††††††††††††]). Это замѣчаніе не только остроумно, но скрываетъ въ себѣ глубокій философскій смыслъ.

Энгельсъ хочетъ сказать имъ, что дѣйствительное един­ство и связь феноменовъ принадлежатъ не исключительно познающему субъекту, а заключаются въ объективныхъ данныхъ дѣйствительнаго внѣшняго міра, доказательствомъ чего служатъ заблужденія, т. е. такія возможныя и факти­чески сущестующія субъективным. комбинаціи, которым не оправдываются опытомъ.

Если бы единство и причинная связь явленій обусловли­вались исключительно субъективными формами, то всѣ явленія должны были бы бытъ одинаково реальны. Если исходить изъ такого положенія, то рѣшительно невозможно ^объяснить дѣйствптелмкй ^прогре^ссъ ^человѣч^ескаго ПОЗ^на­нія.

Апріоризмъ Канта, сущность котораго состоитъ въ томъ, что природа есть объективація нашихъ субъектив­ныхъ формъ познанія, превращаетъ живую, разнообразную, развивающуюся природу въ застывшее, вѣчно само себѣ равное бытіе древнихъ элейцевъ, которое дослужило глав­нымъ основаніемъ для платоновскихъ идей, возродившихся въ системѣ отца критицизма.

Трансцендентальная апперцепція есть, такимъ образомъ, возобновленная въ другой формѣ старая метафизическая вѣчная истина, стоящая внѣ дѣйствительнаго реальнаго міра и его непрерывнаго развитія.

- Находящаяся по ту сторону чувственнаго, воспринимае­маго міра, эта абсолютная вѣчная истина образуетъ такъ называемый интеллегибельный, сверхчувственный міръ. Именно тутъ, въ этомъ пунктѣ лежитъ главный источникъ непримиримаго антагонизма и дуализма между міромъ живымъ, находящимся въ непрерывномъ движеніи, и міромъ умопостигаемымъ, — вѣчнымъ, одинаковымъ и мертвымъ. Исходя изъ той точки зрѣнія, что настоящая .реальность должна быть неизмѣнна и сама себѣ равна, мыслитель либо объявляетъ міръ чувственныхъ воспрі-

ятій простой иллюзіей, либо подвергаетъ его сомнѣнію.

Ясно, что въ обоихъ этихъ случаяхъ познавательный опытъ, требующій критерія истины для различія истин­ныхъ представленій отъ ложныхъ, абсолютно невозможенъ. Свойственная критицизму теорія познанія приводитъ вслѣдствіе этого къ вульгарной практикѣ, лишенной вся­каго научнаго смысла; а наука должна съ этой точки зрѣнія уподобиться слѣпому, который въ отчаяніи хватается за многочисленные окружающіе его предметы, пока не на­толкнется на лужную ему вещь, не имѣя однако надежды узнать ее вторично. Далѣе, полный скептицизмъ по отношенію къ реальности воспринимаемаго, видимаго міра и познавае­мости его, признаніе, что истинная реальность лежитъ тамъ, за предѣлами дѣйствительной природы, приводитъ необходимымъ образомъ къ отрицанію воли къ жизни, къ аскетическому жизнепониманію; потому что: „ІЛэі пійіІ ѵаіев, іѣі піЫі ѵѳііа".

„Іей musstealso das 'Wissen aufhebeπ, пш zum ШаиЪеп Platz 2и bekornrnen"'[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]).

YII..

Какъ мы видѣли выше, кантовскій теоретико-познава­тельный апріоризмъ, стремившійся къ абсолютной истинѣ, именно вслѣдствіе* своего абсолютнаго значенія оказался

— ₁14 — несостоятельнымъ, какъ критерій истины въ познаніи. Та же судьба постигла и кантовскую этгіку.

Категорическій императивъ, тѣсно и неразрывно свя­занный съ познавательнымъ апріоризмомъ, совпадаетъ съ нимъ въ послѣдней инстанціи, сливаясь воедино въ мірѣ нуменовъ. Какь теоретико-познавательный апріоризмъ не въ состояніи служить масштабомъ научнаго опыта, точно также и абсолютный нравственный законъ, категорическій императивъ, не можетъ быть критеріемъ въ этикѣ.