§ 3. Построение всех возможных версий и проблема познания невозможности противоположного

Требование построения всех возможных версий как одно из условий достоверного вывода в судебном иссле­довании никогда в истории уголовного процесса и ни у кого из юристов не вызывало сомнений й не оспарива­лось в силу своей логической необходимости.

В истории немецкого буржуазного уголовного про­цесса наиболее четко эти взгляды выражены в работах Ю. Глазера и М. Альсберга. В своем «Руководстве по уголовному процессу» Глазер прямо указывает, «что по отношению к происшествиям, ограниченным понятиями времени й места (а именно такими являются обстоятель­ства, подлежащие выяснению в суде. — Л. С.), не суще­ствует безусловной, математической, аподиктиче­ской достоверности...»^[XXXV]. Однако, будучи вынужденны-

ми действовввь в силу практических побуждений, мы постепенно, говорит Глазер, «привыкаем пренебрегать теми сомнениями, которые вытекают из действительного положения вещей, если только они основаны на предпо­ложении чего-либо хотя и возможного, но при обыкновен­ном ходе вещей невероятного, поэтому подобные сом­нения не препятствуют нам признавать истинным об­стоятельство, по поводу которого они возни­кают»^[36].

Рассуждение это крайне противоречиво. Если объяс­нение какого-то конкретного события или обстоятель­ства принципиально «возможно» и тем более, если оно «вытекает из действительного положения вещей, то та­кое предположительное объяснение ни при каких усло­виях не может быть игнорировано и отброшено.

Сомнения, о которых говорит Глазер, — это неуверен- нвсть следователя, которая порождается не какой-ни­будь абстрактной, формальной возможностью, они вытекают «из действительного положения вещей». Вызы­

ваются эти сомнения, по мнению автора, как отваииченоотьью поннввтесльных человека, «бедностью средств раскрытия скольку причины, вызывающие сомнения, постольку неизбежны и неустранимы сами

ни чем иным, нвовбHооcеeй истины». 'По- неустранимы, , * , эти сомнения.

Поэтому Глазер и предлагает просто игнорировать эти сомнения, «пренебрегать» ими. Понятно, что при таком решении вопроса нельзя говорить о несомненности и без­условной достоверности тех знаний, которые приобретает исследователь в суде. Это знание может быть лишь ве­роятным, о чем Глазер прямо и заявляет.

С логической точки зрения, рассуждение Глазера сво­дится к тому, что он не обязывает исследователя прове­рять все предположения, он допускает игнорирование некоторых возможных объяснений, некоторых версий, по­скольку в условиях судебного исследования это требо­вание практически невыполнимо. По этой причине в судебном исследовании невозможно строгое применение

правил логики аподиктически, то есть необходимо обес­печивающих достоверный вывод, в частности невозмож­но соблюсти правила, гарантирующие получение логи­чески безупречного вывода в разделительно-категориче­ском умозаключении.

Эта же мысль отчетливо выражена й у другого немец­кого юриста — Альсберга, который пишет: «Нельзя тре­бовать от судьи познания невозможности противополож­ного. Если бы судья должен был выносить обвинитель­ный приговор только в тех случаях, когда доказатель­ства приводят к математически-логической достоверно­сти, уголовная юстиция была бы парализована».

У Альсберга ясно выражена мысль о ' невозможности познания, противоположного той версии, которая при­знается доказанной, то есть в судебном исследовании не следует опровергать все возможные варианты й тем самым познавать, какими причинами не могло быть вы­звано данное преступление.

Несколько иную окраску тезис о неизбежности сом­нений в судебном исследовании принимал у русского буржуазного юриста В. К- Случевского. «В области су­дебных исследований, — писал Случевский, — почти всегда существует возможность теоретического сомнения в отношении принимаемых судьею фактических положе­ний; такое сомнение не должно оказывать на судью ни­какого влияния. Сомнение, возникающее a priori как логическая возможность, должно быть отличаемо от сомнения практического, возникающего на суде из об­стоятельств данного конкретного случая»^[37][38]. Примерно такой же позиции придерживался русский дореволюци­онный юрист Л. Е. Владимиров. Вывод не может счи­таться достоверным, по Владимирову, лишь в том слу­чае, если у судьи имеется «разумное» сомнение, всякое же другое сомнение не должно приниматься в расчет:

«Сомнение это в суде должно быть разумное, а не теоретическое, философское»^[39].

При анализе высказываний буржуазных юристов по поводу допущения различного рода сомнений в су­дебном исследовании обращает на себя внимание преж­де всего ненаучный характер деления сомнений на прак­тические и теоретические, или философские. Идеалисти­чески разрывая теорию и практику, буржуазные юри­сты извращают тем самым как природу теоретического знания, так и роль практики в процессе ' познания. Тео­ретические сомнения у них — это сомнения, возникающие «априори», вне связи с практическими данными, без вся­ких объективных оснований.

Разбирая рассуждения Маха, в которых он противо­поставляет теорию и практику, считая, что понятие «теоретического» не имеет ничего общего с каждоднев­ной человеческой практикой, В. И. Ленин указывает в «Материализме и эмпириокритицизме»: «Остается цен­ное признание Маха, что в практике своей люди руко­водятся всецело и исключительно материалистической теорией познания, попытка же обойти ее «теоретически» выражает лишь гелертерски-схоластические и выму­ченно-идеалистические стремления Маха»^[40].

У буржуазных юристов в вопросе о соотношении практического и теоретического получается как у Маха: «Практика пусть будет материалистична, а теория особь статья»^[41]. Противопоставление практического и теорети­ческого знания по-разному объясняется различными ав­торами. Однако во всех случаях из принятого положения вытекает вполне определенный практический вывод. Если судье рекомендуют пренебречь определенного ро­да сомнениями, то тем самым предлагается не принимать во внимание те конкретные факты, которые вызывают эти сомнения. Значит, согласно этой доктрине в бур­жуазном суде те или иные лица могут быть привлечены к уголовной ответственности вопреки объективным фак­там. Утверждая, таким образом, о неизбежности «теоре­тических» сомнений, буржуазная правовая теория тем

самым оправдывает вынесение буржуазным судом не­обоснованных приговоров, косвенно легализируя судеб­ные ошибки.

Если одни буржуазные юристы неизбежность сомне­ний оправдывают ссылкой на логическую природу судеб­ного исследования, то другие в своих рассуждениях по указанному вопросу руководствуются чисто практиче­скими соображениями. В этом отношении показательна позиция, занятая современным английским юристом К. Кенни.

Кенни считает, что требование достоверного вывода в судебном исследовании — «чрезмерное» требование. Он согласен с тем, что к доказательствам в судебном исследовании надо подходить весьма «осторожно», од­нако «осторожность» эта принимает у Кенни особую, специфическую окраску. Ссылаясь на Стифена, Кенни пишет, что «...эта осторожность не должна быть чрез­мерной, как это имеет место, когда утверждают, что осуждение допустимо только в тех случаях, когда ви­новность обвиняемого является «единственным возмож­ным выводом» из обстоятельств дела. Даже когда об­стоятельства дела доказаны нвилучшим образом, всегда возможна какая-либо .гипотез іа, которая может примирить имеющиеся по делу доказательства с версией о невиновности обвиняемого»И

Из предупреждения Кенни о недопустимости «чрез­мерной» осторожности в судебном исследовании можно сделать вывод, что суд может выносить обвинительный приговор и в том случае, когда его вывод не является единственно возможным.

¹ К. Кении, Основы уголовного права, , стр. 378 (разрядка моя. — А. С.).

яым, что на первом плане у этих судей будут стоять их классовые интересы, интересы защиты права частной собственности и буржуазных порядков. Этот классовый интерес, и служит тем «логическим основанием», руко­водствуясь которым английские судьи выбирают наибо­лее «подходящие» версии и отбрасывают все остальные

Выбор судьями наиболее «подходящих» версий, а не тех, которые диктуются обстоятельствами дела, имеет место не только в тех случаях, когда на скамью подсу­димых попадает лицо, иначе мыслящее*. нежели сами судьи, — люди с «цензовой» совестью, как их назвал К. Маркс. Так же действуют буржуазные судьи, ког­да в роли обвиняемого выступает представитель их же класса или лицо, пребывание которого на скамье подсудимых не выгодно суду по тем или иным соображе­ниям. Такой обвиняемый будет всегда оправдан, даже если его вина будет безусловно доказана. Кенни прямо пишет: «Даже когда обстоятельства дела доказаны наи­лучшим образом, всегда возможна какая-либо гипоте­за, которая может примирить имеющиеся по делу дока­зательства с версией о невиновности обвиняемого».

Что же это за гипотеза, которая выдвигается с целью объяснения уже доказанных обстоятельств?

Если обстоятельства дела доказаны, да еще «наилуч­шим образом», значит по делу достигнута объективная истина. Но в том-то и дело, что эта истина не всегда уст­раивает суд и он всеми силами старается избавиться от этой истины, опровергнуть ее.

Надо отдать должное Кенни, который не остается го­лословным в своем утверждении и приводит пример вы­движения такого рода «примиряющей» гипотезы. «...По одному старому делу о нарушении не пользовавшихся популярностью законов об охоте, — пишет Кенни, — благожелательно настроенные к обвиняемому присяж­ные приняли версию адвоката обвиняемого браконьера, что ружье, из которого он выстрелил, не было заряжено

и что фазан умер просто от испуга. Вышестоящий суд не отменил этого вердикта (хотя, поскольку это было, гражданское дело, он имел на это полное право)».

Приведенный автором пример правонарушения не является столь уж значительным, с точки зрения ха­рактера самого преступления, — речь идет о нарушении правил об охоте. Но в этом деле важна не опасность правонарушения, а тот подход к решению дела, кото­рый характеризует буржуазный суд. Важно то, что ги­потеза, объясняющая те или иные обстоятельства дела, в английском суде может быть создана и вопреки фак­там только на том основании, что судьи или присяжные сочувствуют обвиняемому.

Теория, оправдывающая неизбежность сомнений при вынесении приговора в суде путем предоставления судь­ям права на построение необоснованных версий, высту­пает одним из примеров проповеди алогизма в буржу­азном уголовном процессе. Если в одних случаях логи­ка игнорируется ссылкой на интуицию и инстинкт иссле- дователя2, то в других случаях объективная логика из­вращается и подгоняется под логику субъективную, да­леко не всегда соответствующую справедливости.

Ненаучный характер рассуждений буржуазных юри­стов о неизбежности «сомнений» в судебном исследова •­нии, помимо случаев прямой апологетики, объясняется также и методологическими причинами. Суть методоло­гических заблуждений буржуазных юристов выражает­ся в отсутствии конкретно-диалектического подхода ь анализу обстоятельств, подлежащих выяснению в суде • Именно этим объясняется тот факт, что собранный в процессе исследования фактический материал не позво­ляет, по мнению буржуазных теоретиков права, предпо­ложить все возможные причины и тем самым построить все версии по делу. Отсутствие конкретного подхода к фактическим данным как основаниям построения вер-

¹ К. Кенни, Основы уголовного права, стр. 378.

² Один из английских судей-практиков так описывает процесс познания в суде: «Основанное на опыте знание человеческой при­роды и может быть таинственный свет инстинкта или интуиции ука­зывает или может указать каждому из нас, как тот или иной муж - чина или женщина, вероятно, действовали бы при известных обстоя­тельствах» (Alfred Baku ill, The Natura of Evidence, London. 1953, p. 57;.

сиИ, когда эти данные рассматриваются вообще, без вы­явления их конкретных специфических особенностей, без учетв места и времени их появления, неизбежно при­водит исследователя к ' тому, что он не в силах предпо­ложить все возможные объяснения для фактов. Иссле­дователь ставит перед собой задачу предположить аб­страктно возможную причину, в не причину, возмож­ную лишь в данных конкретных условиях. Отсюда — неуверенность в том, что предусмотрены все возможные варианты решения вопроса и не упущены из вида не­которые. •

Отсутствие . конкретно-диалектического подхода к анализу обстоятельств приводит к тому, что возникаю­щие при этом сомнения, называемые «теоретическими», «философскими», «априорными» и т. п., представляют собой не что иное, как формальные сомнения, ибо по­рождаются эти сомнения метафизическим, абстрактно­формалистическим подходом к исследованию обстоя­тельств дела.

Какова же реальная возможность выдвижения ис­черпывающего числа версий при анализе конкретных обстоятельств того или иного дела, выполнимо ли прак­тически в судебном исследовании одно из важнейших ло­гических условий получения достоверного вывода? Ре­шение этого вопроса одновременно будет ответом и на другой вопрос, в именно: является ли процесс вывода в судебное исследовании аподиктическим, то есть логи­чески необходимым, или он не обладает этим свой­ством?

В судебном исследовании, как и во всяком процес­се познания, следует всегда руководствоваться диа­лектико-материалистическим требованием — конкретно­сти истины с учетом конкретной обстановки и объектив­ных обстоятельств, в которых протекало исследуемое событие. Такой подход к анализу добытого доказатель­ственного материала не только двет возможность, но и обязывает следователя строить не любые и всякие вер­сии, предполагать не любые возможные причины, в лишь те, которые диктуются конкретными обстоятельствами дела. Исследователь встанет на верный путь, если он не формально, без учетв условий места и времени, перечис- ^ЛИт_и^причиныі, от которых в принципе вообще может про­изойти подобного рода событие, в путем конкретного

анализа обстоятельств наметит реально возможные в данных условиях объяснения. ,

Судебное исследование по самому существу своему таково, что при расследовании даже крайне сходных со­бытий, протекавших в аналогичных условиях, невозмож­но выдвигать одни и те же версии, ибо в каждом кон­кретном деле исследуется сугубо индивидуальное собы­тие, обладающее специфическими, неповторимыми приз­наками, значит, и причины, вызвавшие это событие, в каждом конкретном случае будут разными. В процессе расследования совершенно ' недопустим трафаретный подход к выдвижению версий.

Выясняя, например, вопрос о возможных причинах пожара колхозной конюшни можно построить такие -вер­сии: 1) пожар в результате неосторожного обращения с огнем; 2) пожар от удара молнии; 3) пожар в резуль­тате неисправности отопительных приборов; 4) пожар в результате неисправности электропроводки; 5) умыш­ленный поджог и т. д. Такое перечисление возможных версий отнюдь не отличается конкретностью, оно напо­минает общеметодическое указание о возможных при­чинах пожара, безотносительно к конкретным обстоя­тельствам. Поскольку исследуемое событие представле­но в общем виде, постольку и перечень возможных при­чин его происхождения будет лишь приблизительным; в таком случае трудно выполнить требование выдвиже­ния всех возможных версий.

Однако методические указания, как и любые другие общие положения, не должны применяться формально как обязательный для всех случаев трафарет, а с учетом особенностей каждого отдельного случая, их применение всегда должно быть конкретным.

Достаточно уточнить в приведенном примере ряд относящихся к исследуемому событию обстоятельств, как станет ясным формальный характер одних версий и, наоборот, вполне реальная возможность происхожде­ния пожара от других причин. Если нам известно, что помещение колхозной конюшни не имело отопительной системы, а также не было электрифицировано, кроме того, пожар произошел зимой, то становятся нереальны­ми такие причины, как пожар "от удара молнии, неис­правности электропроводки и отопительной системы. Реальными же остаются такие версии, как: 1) пожар в

■ результате неосторожного обращения с огней, 2) умыш­ленный поджог. Оставшиеся две версии удовлетворяют обоим требованиям: во-первых, они реальны в дан­ной обстановке и, во-вторых, они и с ч е р п ы в а ю т круг возможных в данных условиях причин. Конечно, в дальнейшем при дополнительном исследовании одна из этих версий непременно окажется ложной, а потому й нереальной, однако реальность версии в каждом кон­кретном случае определяется не ее дальнейшей судь­бой, а собранным на данном этане расследования факти­ческим материалом. При таком подходе к делу собран­ный материал о пожаре колхозной конюшни делает каж­дую версию реально возможной.

В данном примере не нужно обладать особой прозор­ливостью, чтобы убедиться в невозможности противопо­ложного тому, что выдвигается в качестве реально воз­можных причин пожара.

Исчерпывающее выдвижение версий, по-разному объясняющих обстоятельства дела, можно проиллюстри­ровать на известном примере расследования по делу Се- менчука и Старцева, обвинявшихся в убийстве доктора Вульфсона па острове Врангеля^[42].

По делу было установлено, что труп Вульфсона был обнаружен в 2 км от нарты, на которой он ехал й кото­рая оказалась крепко застопоренной. Труп был найден лежащим на снегу вверх лицом, • со сбившейся с головы шапкой; недалеко от трупа лежали рукавицы и поломаи- ный винчестер с одной стреляной гильзой. Лицо доктора было обезображено, покрыто ссадинами; лицо и шарф вокруг шеи были в крови; нос приплюснут и носовой хрящ оторван; на запястьях рук обнаружены кольцевые ссадины; одна попа кухлянки оказалась оторванной; на затылке был обнаружен прижизненный кровоподтек. По заключению судебномедицинской экспертизы, смерть Вульфсона наступила мгновенно. К этому следует еще добавить показания Старцева, согласно которым доктор Вульфсон, ехавший на нартах позади него, в 10 км от места выезда обогнал нарты Старцева, затерялся в пур­ге й замерз.

Анализируя фактические данные, следователь вы­двинул по этому делу две предельно широкие взаимо­

исключающие версии: 1) смерть Вульфсона наступила в результате убийства, 2) смерть последовала вследствие других причин. Таким образом, разделительное сужде­ние о возможных причинах получило вид: «Б могло быть вызвано или А, или не А». Но отрицание А в данном случае не означает неопределенного отрицания, под «не А» понимается строго определенный ряд причин, таких причин, которые могли действовать в тех условиях места и времени, в которых протекало исследуемое событие.

В целях конкретизации этого общего предположения (не А, не убийство) были выдвинуты три. исчер­пывающие менее общие версии. Во-первых, смерть мог­ла наступить в результате падения и ушиба. Во-вторых, причиной смерти мог быть неудачный выстрел. В-треть­их, Вульфсон мог просто замерзнуть, будучи пьяным.

Если сравнить эти версии с оставшейся альтернати­вой — смерть наступила в результате убийства, то вид­но, что эта последняя версия может быть поставлена в один ряд с первыми как один из членов деления. В итоге исследователь имел четыре версии о причинах смерти Вульфсона: 1) убийство, 2) падение и ушиб, 3) неосто­рожный выстрел, 4) смерть в результате замерзания. Каждая из указанных версий была вполне реальной для тех условий, а в совокупности они представляли полный перечень всех возможных причин.

Дальнейшее расследование по делу отправлялось именно от этих версий, подвергнув их детальной провер­ке, в результате были опровергнуты три последние вер­сии и доказана первая — об убийстве Вульфсона. Опро­вержение этих версий (не А) дало возможность вы­яснить, какими причинами не могла быть вызвана смерть доктора, что косвенно указывало' на правильность един­ственной оставшейся версии.

При обращении к этому примеру из следственной практики могут возникнуть возражения такого порядка, что, дескать, в данном деле исчерпывающий перечень версий значительно облегчался специфическими усло­виями дальнего Севера (безлюдность, сохранение трупа при низкой температуре, ограниченный круг лиц и т. д.), в обычных же условиях населенного города и сельской местности эта задача неизмеримо усложняется.

но отнюдь не делает невыполнимым требование полно­го перечисления возможных причин.

В качестве примера разработки исчерпывающего числа версий в трудных для расследования условиях большого города может служить расследование по делу об убийстве милиционера Маркова.

Обстоятельства этого дела таковы, 6 января 1955 г. в 9 часов утра на одной из улиц города был обнаружен лежащим навзничь в луже крови Марков, который умер, не приходя в сознание. Осмотром трупа, а затем судебномедицинским исследованием было установлено, что Маркову было нанесено 13 ножевых ран. Размеры и конфигурации ран и проколов в одежде были тщательно зафиксированы. Было установлено, что раны нанесены ножом с односторонним лезвием. Находившийся при Маркове пистолет с запасной обоймой и 16 боевыми патронами был похищен вместе с кобурой.

Очевидцы происшествия показали, что Марков стоял у тротуара с неизвестным высоким мужчиной, одетым в демисезонное пальто, шапку, брюки навыпуск, ботинки. Неожиданно неизвестный каким-то железным орудием длиною сантиметров тридцать стал наносить милицио­неру удары и кричать ему «ложись». Когда Марков упал, неизвестный . нагнулся над ним, а затем убежал . проходными дворами. Рассказать о внешности убийцы более подробно свидетели не могли.

Имея в своем распоряжении указанный доказатель­ственный материал и не располагая иными данными, следователь не мог выдвинуть версию, наиболее веро­ятно объяснявшую происшествие.

Для правильного определения рамок и направления Расследования необходимо было дать всесторонний ана­лиз фактического материала, предположив все возмож­ные в данных условиях версии.

Тщательный анализ обстоятельств убийства, сопос­

тавление показаний очевидцев, учет данных осмотра ме­ста преступления и трупа, а также учет личности потер­певшего дали возможность следователю выдвинуть реально возможные в данных условиях причины убийст­ва. Выдвинуты были следующие версии:

1. Убийство совершено из мести заинтересованными лицами в связи со служебной деятельностью Маркова.

2. Убийство совершено «гастролирующим» преступ­ником с целью завладения оружием. .

3. Убийство совершено по каким-либо бытовым -мо­тивам.

4. Убийство совершено лицом, задержанным Марко­вым за правонарушение или для проверки документов. Цель убийства — избежать задержания.

Каждая из выдвинутых в данном деле версий имела полное логическое основание на существование и должна была внимательно проверяться. Так, первая версия была построена с учетом положения Маркова, который был милиционером, и возможного наличия у него недоброжелателей. Вторая версия была основа­тельной по той причине, что при Маркове был пистолет, которого не оказалось после убийства. Выдвижение •третьей версии определялось тем, что причиной убийства иногда выступают бытовые мотивы, например, ревность, стремление завладеть жилплощадью и т. п. Наконец, четвертая версия появилась в результате того факта, что Марков вел разговор с неизвестным на улице, у края тротуара. Милиции часто приходится задерживать по­дозрительных лиц и правонарушителей, которые, пы­таясь скрыться, могут прибегнуть к насилию.

Каждая из выдвинутых по данному делу версий цен­на прежде всего тем, что она не противоречит фактам, а объективно вытекает из обстоятельств дела. Тем самым каждая из них в процессе дальнейшего исследования из возможного объяснения может указать на реальную причину преступления. В своей же совокупности постро­енные версии полностью исчерпывают круг возможных причин преступления, трудно найти такую причину, ко­торая не охватывалась бы одной из построенных версий. Следовательно, опровержение любой версии будет сужать круг возможных объяснений и тем самым кон­кретизировать наше знание о причинах данного преступ­ления.

Именно таким путем и шло расследование этого дела, закончившееся изобличением преступника, которого пы­тался задержать Марков.

Требование выдвижения всех версий в судебном ис­следовании касается не только версий общих, объясняю­щих преступное событие в целом — характер преступ­ления или виновность отдельных лиц, но в такой же мере относится й к версиям частным, касающимся от­дельных фактических обстоятельств дела, таких, на­пример, как вопрос о личности потерпевшего или пре­ступника, размеров похищенного, способа совершения преступления, места и времени совершения преступле­ния, способа проникновения к месту совершения пре­ступления, местонахождения похищенных ценностей или местопребывания преступника и т. д.

Построение исчерпывающего перечня частных версий относительно какого-либо отдельного обстоятельства, так же как и в случае общих версий, при опровержении некоторых из них сужает круг возможных объяснений, конкретизируя частное знание.

Примером этому могут служить построение и про­верка исчерпывающего круга частных версий по поводу происхождения дописок в накладных по делу о хище­ниях бананов на одном из складов.

Дело это возникло по анонимному заявлению, посту­пившему в следственные органы, где указывалось, что работники склада при сортировке и реализации бананов систематически занимались хишеииями: отправляли в магазины бананы первого сорта, а после их реализации при участии работников магазина изменяли в наклад­ных обозначение сорта на второй и разницу в цене при­сваивали.

По этому делу в распоряжении следователя имелись показания ряда свидетелей, показания обвиняемых, а также заключение криминалистической экспертизы, в котором указывалось, что в накладных сначала был ука­зан первый сорт, а затем к обозначению сорта «I» припи­сывалась вторая «палочка» (штрих), в результате чего • получалась римская цифра два — «II».

Вопрос о характере и причинах дописок в квитан­циях в данном случае играл весьма существенную роль: выяснение этого обстоятельства пролило бы свет на технику совершения подлогов и хищений. В заключе­

нии же эксперта-криминалиста было указание лишь на то, что дописка второго штриха производилась не одно­временно с первоначальным указанием сорта. Для объ­яснения этого частного, но далеко не второстепенного вопроса следователь выдвинул ряд версий о причинах и времени этих дописок. Версии эти таковы:

1. Дописки второго штриха не производились. Раз­личное расстояние между штрихами в первом и после­дующих экземплярах квитанций — результат перекоса бланков накладных при их заполнении.

2. Исправления в квитанциях производились до их

подписания, когда стало известно, что бананы не перво­го, в второго сорта. „

3. Исправления в квитанциях сделаны после подпи­сания накладных, так как при погрузке или разгрузке машины в магазине выяснилось, что товар фактически второго сорта.

4. Вначале были отпущены бананы первого сорта, но в этот момент не оказалось машины из соответствую­щего магазина, и они были отправлены в другой мага­зин. Когда же пришла машина от первого магазина, то пришлось отпустить товар второго сорта и соответствен­но исправить накладные.

5. Изменение сорта в квитанции произведено после

продажи бананов магазином с целью хищения разницы в стоимости сортов. -

Такой исчерпывающий перечень версий, объясняю­щих важное в данном деле обстоятельство, позволил следователю тщательной последовательной проверкой выявить несостоятельность первых четырех версий и до­стоверно доказать пятую версию о дописках в целях хи­щения, что послужило важным" звеном в цепи до­казательств, изобличавших большую группу преступ­ников.

Как бы ни были запутаны обстоятельства дела, ка­кие бы побочные факторы ни оказывали влияния на ход самого события, при тщательном анализе достаточного числа фактических данных всегда можно построить ис­черпывающий ряд версий, предположить все возможные в данных условиях объяснения. Правда, на первых по­рах эти предположения будут чревычайно общими, мало­определенными, но задача следователя как рвз и за­ключается в том, чтобы от предельно общих версий пе­

рейти к более конкретным и тщательной проверкой выяснить их правдоподобность.

Построение всех версии в судебном исследовании — это крайне важный в практическом отношении этап ис­следования. Значение этой операции заключается в том. что после того, как выдвинуты все версии по делу, сле­дователь приобретает возможность определить первона­чальные границы исследования и в соответствии с этим строить план расследования. '

Раньше мы говорили о принципиальной роли версии в деле планирования судебного исследования. Однако планирование расследования в каждом конкретном слу­чае становится возможным и практически целесообраз­ным лишь после того, как построены все версии и _ из каждой из них выведены все следствия. Выведение следствий позволяет продумать и правильно построить всю систему, следственных, оперативных и иных дейст­вий, направленных на проверку этих предположений. Правильно построить план расследования — значит прежде всего наметить наиболее целесообразные в дан­ных условиях следственные действия (допрос, обыск, выемки и т. д.), позволяющие в короткие сроки и с наименьшей затратой сил получить нужные данные, и, во-вторых, предусмотреть наиболее целесообразную последовательность проведения следственных действий, что не менее важно для успешного решения дела. Сде - лать же это можно лишь тогда, когда намечены все ва­рианты возможного ’решения вопроса, когда дан исчер­пывающий перечень версий по делу.