§ 2. Основные моральные ценности науки

Основные системные положительные моральные ценности науки - истинность, эвристичность и универсальность. Но данные моральные ценности не отменяют и не замещают всецело иных моральных и немо­ральных ценностей, с которыми сталкивается наука и имеют дело учёные в

своей практике.

В настоящее время особую актуальность приобрели проблемы био­этики, биомедицины, входящие в состав «человекоразмерных» систем^[421]. Это естественно, ибо исследования над человеком вызывают особо острые этические коллизии из-за очевидности нравственной самоценности самого человека. Но и живая неразумная природа, а также неживая, их представи­тели обладают определёнными нравственными ценностями. Научные ис­следования этих сфер и объектов также поднимают ряд этических проблем, которые в большинстве случаев даже не осознаются.

Итак, одна из системных моральных ценностей науки есть истин­ность. Истинность, очевидно, связана с понятием истины.

А. П. Огурцов отмечает опасность абсолютизации аксиологического подхода к истине. Он пишет: «Такая экстраполяция аксиологического под­хода на область ему не подвластную приводит к релятивизации истины и способов её достижения, к отождествлению результатов познания и оцен­ки, к подмене познавательных актов актами оценки, эйдетического дис­курса этико-аксиологическим дискурсом»^[425].

Слово истина может использоваться в логическом, онтологическом и аксиологическом значениях. В логическом значении оно использовалось ра­нее и используется в настоящее время чаще всего. В этом значении истина есть характеристика верной информации, знания.

Истина в онтологическом значении слова может быть представлена следующим образом: 1) мысль, т. е. определённый психический феномен; 2) должное положение дел, порядка, вещей, т. е. как определённый физиче­ский феномен; 3) Бог, т. е. определённое сверхъестественное начало, ду­ховный феномен. Онтологически истину понимали, например, в славянской культуре. Об этом писал П. А. Флоренский^[426]. Он ссылался на Вл. Даля, об­ратившего внимание, что слово истина имеет один корень со словом ести- на, как обозначения того, что есть, существует. В целом, индоевропейским народам было свойственно онтологизировать, персонифицировать и обо­жествлять определённые качества.

На основе трёх основных значений слова «истина» формируются определённые дискурсы в культуре. К серьёзным издержкам приводит подмена одного значения другим, что предстаёт как абсолютизация одно­го из подходов. На опасную тенденцию в современной культуре, когда наблюдается неправомерное замещение эйдетического дискурса аксиоло­гическим, и обратил справедливо внимание А. П. Огурцов. Необходимо использовать слово «истина» во всех трёх его значениях и применять со­ответствующие дискурсы в положенном месте и времени. Опасна абсо­лютизация любого из дискурсов, в том числе эйдетического. Одна из причин социального кризиса науки и состоит в том, что наука сама от­

чуждается от своих же собственных ценностей, обесценивая тем самым себя в глазах общества.

Очень важно также пользоваться как правильным понятием ценно­сти, так и истины при соответствующих дискурсах. Сведение ценностей только к культурно-историческим, тем более к национальным, и забвение общечеловеческих ценностей, пренебрежение определённой трансцен­дентностью моральных ценностей может породить ту опасность «реляти­визации истины и способов её достижения», о которой предупреждает А. П. Огурцов.

Проблема правильного понятия истины - это, несомненно, фило­софская проблема, и любые её толкования опираются на определённые философские идеи. Для позиции реалистов, к которым относимся и мы, понятие истины существенно.

Думается, в сознании каждого здравомыслящего человека существу­ет некое трансцендентальное интуитивное понимание истины и прежде всего как соответствия, определённого идеала, правильности и т. п.^[429]

Сохранить понятие истины важно и с точки зрения аксиологической, ибо с нею связана такая моральная ценность науки, как истинность, к ана­лизу которой мы сейчас приступаем. Мы специально говорим об истинно­сти, а не об истине. Истинность - это положительная моральная цен­ность знания как истинной информации, которая есть добро, соответствует его фундаментальным ценностям. Не всякое истинное научное знание яв­ляется только добром, как и не всякая ложь предстаёт только злом, но всякое знание, оцениваемое как добро, истинно. Истинное знание как та­ковое уже обладает самоценностью истинности.

На значимость ценности истинности для самой науки указывают многие исследователи науки. Так, неокантианец Г. Риккерт утверждал, что «признание ценности истинности есть логическая предпосылка всякой

науки»^[430]. В. С. Стёпин пишет: «Две основные установки науки обеспечи­вают стремление к такому поиску: самоценность истины и ценность но­визны [курсив наш. - М. П. К]»^[431].

С нравственной точки зрения мы можем принимать ценность истин­ности как важнейшую внутреннюю морально-положительную ценность науки, даже если мы не признаём понятия истины, стараемся обойтись без него в научных исследованиях.

Итак, даже при игнорировании понятия истины как логической ха­рактеристики знания можно использовать понятие истинности как ценно­сти. Здесь и проявляется особенность аксиологического подхода к анализу явлений. Ценность, как отмечалось выше, характеризует действительность и возможность объекта. В частности, мы не можем отрицать принципиальную теоретическую возможность достичь абсолютной истины для той или иной теории, даже если истина связывается только с логической непротиворечи­востью. А всякая истина, как отмечалось, обладает самоценностью истинно­сти. Практически при этом многие теории предстают лишь правдоподоб­ными как содержащими истину и ложь. Но поэтому правдоподобие не явля­ется моральной ценностью науки и не может быть ею в принципе.

Истинность - это морально-положительная ценность истины в её логи­ческом и онтологическом значениях. Можно использовать и само понятие ис­тины как ценности, что часто и наблюдается в языке, и тогда истинность тож­

дественна подобной истине.

Истинность по своей природе есть именно ценность добра. Она, как уже отмечалось, онтологически связана с «естиной», существованием, бы­тием, как ложность - ценность зла - онтологически связана с небытием. Истинность есть добро само по себе, и в этом её самодостаточность, а для учёных, занимающихся поиском истины, в этом заключается основание для правильного нравственного понимания своей деятельности. Это один из факторов их достоинства. Добро истинностного знания проявляется, в частности, в том, что оно служит интересам личности, ибо оно просвещает человека, несёт ему свет знания против тьмы лжи. Как отмечал Вл. Даль, «просветить кого» - значит «даровать свет умственный, научный и нрав­ственный, поучать истинам и добру; образовать ум и сердце»^[434]. «Просве­щение» же - это «свет науки и разума, согреваемый чистой нравственно­стью; развитие умственных и нравственных сил человека; научное образо­вание, при ясном сознании долга своего и цели жизни»^[435]. Человек про­свещается истиной и омрачается ложью.

В русском языке со словом «истина» тесно связано слово «правда». «Правда» у Вл. Даля определяется как «истина на деле, истина во образе, во благе; правосудие, справедливость»^[436]. В современном «Толковом сло­варе русского языка» С. И. Ожегова «правда» в одном из её значений отождествляется с истиной. В русской культуре существуют концепции, придающие принципиальное значение разграничению понятий «истина» и «правда»^[437]. У современного российского учёного Б. Г. Капустина в работе «Моральный выбор в политике» также различаются «нетождественные па­ры» «истина - заблуждение» и «правда - ложь»^[438]. Б. Г. Капустин считает, что «эти различия крайне важны именно с политической точки зрения»^[439].

Однако эти концепции не учитывают в должной степени разные зна­чения слов «истина» и «правда», когда они выступают как логические или онтологические характеристики, а когда - как ценности. «Правда» как ценность - это один из видов истинности как ценности, связанной с соци­альным или божественным (для верующих) порядком.

В обыденном сознании отмеченное нами сейчас получило отражение в ряде пословиц, как, например: «У Бога правда одна», «Всё минется, одна правда останется», «Кто правдой живёт, тот добра наживёт», «Не в силе Бог, а в правде!», «От трудов праведных не наживёшь палат каменных».

Сфера же научной истины - это прежде всего теория, научные зна­ния как обоснованная предметная общезначимая информация. Истинность как моральная ценность связана интенционально прежде всего с научным знанием, но, конечно, не только с ним. Учёный - это работник истинности, её рыцарь, в высшем значении этих слов. В служении истине - призвание учёного, его долг, достоинство и честь.

С истиной и истинностью в науке связан ряд парадоксов. Так, суще­ствует парадокс «святой лжи», когда ложь, которая по сущности своей предстаёт ценностью зла, вдруг начинает служить интересам добра. Как пишет Б. Г. Капустин: «Ложь - тоже есть сила и власть»^[440]. Но парадок­сальной для нашей точки зрения на ценности кажется и ситуация с «убий­ственной истиной», «жестокой правдой», которая действительно может довести человека до смерти. Неужели истина как добро может служить смерти как злу?

Обратимся к проблеме «святой лжи». На связь лжи и со злом, и с добром человечество давно обратило внимание. Ницше писал, что «лож­ность суждения ещё не служит для нас возражением против суждения; это, быть может, самый странный из наших парадоксов. Отречение от ложно­го суждения было бы отречением от жизни. Признать ложь за условие, от которого зависит жизнь, - это, конечно, рискованный способ сопротив­ляться привычному чувству ценности вещей, и философия, отваживающа­яся на это, ставит себя уже одним этим на ту сторону добра и зла»^[441].

О лжи и правде писал Н. А. Бердяев. «Этика до сих пор не обратила достаточного внимания, - утверждал русский философ, - на чудовищно колоссальную роль, которую ложь играет в нравственной и духовной жиз- ни»^[442]. Н. А. Бердяев выделил «условную, как бы социально организован­ную ложь», которая накопляется в различного рода социальных институ­тах, «во всех социальных группировках» и предстаёт способом «самосо­хранения этих группировок». Подобная ложь свойственна, по Н. А. Бердя­еву, и науке. «Социально организованная наука пользуется в широких масштабах условной ложью»^[443]. Ложь при этом в обществе прагматически оправдывается, она признаётся полезной для поддержания и организации человеческого общества: «В этом трагизм проблемы лжи». Философ ста­вил проблему «прорыва к чистоте и свободе суждений», к «оригинальной

и девственной совести». Н. А. Бердяев отмечал, что «весь ужас не в той лжи, которая сознаётся грехом, а в той лжи, которая сознаётся добром. Этой ложью, этим лицемерием наполнена жизнь государства, семьи, циви­лизации, личная жизнь людей»^[444]. Причина лежит «в разрыве между сред­ствами и целями». Русский философ напоминал, что «дьявол есть ложь и отец лжи, он есть изолгание бытия, и царство его есть царство лжи». Бер­дяев отметил связь лжи и зла: «Зло и есть зло только потому, что оно есть неправда, ложь, небытие»^[445]. Правдолюбие же есть «основная онтологиче­ская добродетель, первая из добродетелей... С этого начинается реальная нравственная жизнь, т. е. различение нравственной реальности жизнь в ре­альности, а не в фикции»^[446].

Как видим, Н. А. Бердяев поставил вопрос о лжи более широко, нежели вопрос о ложности научных суждений, о лжи и истине в науке. Социальные виды лжи проявляются в различного рода симулякрах ценно­стей, о некоторых из них шла речь выше. Несомненно, что истинность важна не только в науке, но и в других социальных видах деятельности, социального бытия, всюду, где проявляется осознанная свободная дея­тельность субъекта, т. е. там, где он может лгать, ошибаться. Именно в науке истинность становится одной из главных системных ценностей, ко­торая требует от учёного преодолевать различного рода ложь. В этом смысле наука - область с «высокой нравственностью».

Наука и есть одно из важнейших средств борьбы с ложью, в том чис­ле социальной, в этом одна из её главных функций. Свет разума, как сви­детельствует история, связан во многом именно с наукой. Наука борется с ложью, мракобесием, леностью мысли и косностью самого образа жизни. Поэтому одним из критериев всех социальных институтов на их прогрес­сивность, разумность и предстаёт их отношение к науке. Это ненормально и опасно для общества, когда делается крен то в сторону оккультизма и мистики, то в сторону традиционных религий. Религия должна в обществе функционировать вместе с наукой, не замещая её и не утверждая обску­рантизм, умаление или забвение ценностей науки. Также неправомерна и абсолютизация самой науки, сциентизм. С аксиологической точки зрения, ценности науки не отрицают иных ценностей и должны сами подчиняться более фундаментальным нравственным ценностям. Добро в обществе с необходимостью проявляется через науку, и умаление роли науки в обще­стве предстаёт ограничением в нём самого добра.

Н. А. Бердяев считал, что «ложь, которой требует социальная обы­денность, не может быть принята. В социальной обыденности нужно жить, не принимая лжи. И это создаёт трагический конфликт, который не может

быть разрешён одними человеческими силами»^[447]. Лжи надо противопо­ставить «высокую и творческую духовную силу». Это невозможно пре­одолеть законническим, нормативным путём. «Это можно преодолеть только духом, новым духом, благодатной творческой силой, просветляю­щей и возрождающей»^[448].

Собственно, вопросы, поднятые Ф. Ницше и Н. Бердяевым, продол­жили известную дискуссию о правде и лжи, возникшую в конце XVIII века между Б. Констаном и И. Кантом. Очень хорошо спор этих мыслителей рассмотрел Б. Г. Капустин^[449]. Кант был категорически не согласен с прин­ципом Б. Констана, что «говорить правду есть обязанность, но только в отношении того, кто имеет право на правду»^[450]. Констан, напротив, счи­тал, что принцип Канта говорить правду нельзя считать абсолютным, все­общим. Он неприменим в определённых ситуациях, таких, например, как в случае с убийцей. Неприемлем кантовский принцип истинности и в целой системе действий, отношений и институтов, а именно в политике. Б. Г. Ка­пустин в целом поддерживает Констана. Он отмечает и такой неизвестный в то время факт в защиту позиции французского философа, который от­крыла социология XX века при изучении самореферентных и аутопойети- ческих систем, что информация о социальном событии влияет на сам ход событий. «Дело в том, - пишет Б. Г. Капустин, - что наши слова, не говоря уже о поступках, не отражают ситуацию, а входят в неё, влияют на неё и (во многих случаях) преобразуют её»^[451], поэтому есть разница между гово­рением правды и говорением истины. «’Говорить правду’ в отличие от го­ворения истины - значит ’быть в правде’»^[452].

В данном вопросе мы больше соглашаемся с Кантом, хотя и не во всём. В самом деле, именно потому, что информация о событии имеет об­ратное воздействие на ход события, и необходимо, чтобы в этой информа­ции было больше истины, добра. Не надо бояться, что истина может обер­нуться злом, ведь противники Канта признают сложный характер мотива­ции поступков, свободу воли, пересечение причинных связей, место слу­чайностей, что делает результат выбора практически непредсказуемым. О диалектике истины и добра мы ещё скажем ниже, а сейчас отметим, что и «спасительная ложь» эффективна потому, что её принимают за истину. Зна­чит, истина более сильна, более универсальна как средство. Думается, Кант осознавал эту особую моральность истины и её преимущество над ложью.

В любом случае ложь нельзя полностью оправдать и, следовательно, возве­сти в принцип. Это особенно важно именно на уровне моральных принци­пов. Принципиальность значима с нравственной точки зрения как один из её инструментов против зла. Мы, конечно, не остановим этим ложь, насилие, как и другие виды зла, но, как очень хорошо высказался А. А. Гусейнов, «мы можем отказать ему в праве выступать от имени истины»^[453].

Какова природа парадоксов «святой лжи», «жестокой правды»? Дей­ствительно ли ложь служит добру, а добро порождает зло в вопросах исти­ны? Этого не может быть, в том числе и в сфере знаний. Дело в том, что так называемая «святая ложь», как ложь во имя добра, например, лживая информация для убийц, террористов потому и действенна, что, как мы от­метили выше, принимается теми, кому она предназначена, за истину, правду. Эффективной в этом случае является всё же правда, а не ложь, или, если хотите, «симулякр лжи». Действия же того, кто прибегает к «святой лжи», следует оценивать как адиафоры, т. е. зло, но не грех. Вот здесь мы не согласны с Кантом, который не признавал адиафор и был в подобных вопросах более ригористичен. Иное дело в случаях «удобной лжи», «вы­годной лжи», когда действия будут и злом, и грехом. Причина же подоб­ных обращений ко лжи, действительно, как писал Н. А. Бердяев, «онтоло­гическая», точнее социальная, и связана она с противоречиями социально­го бытия.

Есть ли место в науке «святой лжи»? Широко известна ложь Галилея на суде инквизиции и его последующее после суда заявление, что всё же «она вертится». Как научный миф передаётся замечание Резерфорда, что атомную энергию человеку невозможно будет использовать практически. Этим якобы великий физик старался предотвратить уже осознанную им страшную угрозу ядерной бомбы. Но во всех подобных случаях «святая ложь» определялась не самой наукой, а обществом, историческим време­нем, в котором находилась тогда наука и её служители - учёные. Наука сама по себе, как отмечалось, предстаёт сферой «высокой» нравственно­сти, где не должно быть лжи. В самой науке нет оправданий для «святой лжи». Этим по-особому и ценна наука. В науке важна именно истина, как в спорте - победа, но победа, достигнутая в честной борьбе, ибо в этом смысл спорта.

Но истина в науке может достигаться через «святую ложь» в отно­шениях учёного с его окружением. Думается, что в ряде случаев учёный может пойти на компромисс ради истины, но в дозволенных границах, что определяется нормами компромисса. В частности, учёный должен пом­нить, что ценность истины не отменяет иных моральных ценностей, с ко-

торыми он сталкивается, и при их конфликтах следует руководствоваться принципами ценностной иерархичности, ценностного фундаментализма. Так, нельзя ради научной истины жертвовать жизнью людей, интересами человечества, бытия, т. е. фундаментальными и базисными ценностями добра. Подобного рода «святая ложь» как всякий нравственный компро­мисс не может быть полностью оправдана, она и в этом качестве предстаёт злом, но не грехом.

Обратимся к ситуации с жестокой правдой. Действительно ли исти­на, правда может причинить зло? Несомненно, что правда может принести страдание, но дело в том, что, как мы писали выше, страдание есть психи­ческий феномен, сопричастный и добру и злу. Повторимся, что физиче­ские, психические и другие материальные феномены сами по себе не яв­ляются моральными ценностями, а лишь интенционально с ними связаны. Принести страдание, даже убить человека может не истина, а ложь его собственной жизни, его сознания или ложь окружающей действительно­сти, которая открывается ему через истину.

В силу ограниченности человека, которая всегда индивидуальна, су­ществуют определённые границы безопасного восприятия истины для каждого. Но можно подготовить человека, учитывая наличие в каждом добра, к достойному принятию им самой жестокой правды. Митрополит Сурожский Антоний всегда настаивал на том, чтобы говорить даже смер­тельно больному человеку правду о его болезни и смерти. Но важно только соответствующим образом подготовить больного, и в этом заключается умение и долг ближних, врачей, священника, если таковые имеются. Самое плохое, считал митрополит Антоний Сурожский, опираясь на свой много­летний опыт врача и священника, оставлять больного в одиночестве перед лицом неизбежной смерти. Он сам поступил аналогично с родной мате­рью, когда узнал о её смертельном заболевании раком^[454]. Как писал Анто­ний Сурожский, в результате «ни в какой момент моя мать или я сам не были замурованы в ложь, не должны были играть, не остались без помо­щи. Наши отношения были глубоки и истинны. В них не было лжи, и по­этому они могли вместить всю правду до глубины»^[455].

К жестокости истины наука имеет отношение особое, прямое, учи­тывая огромные, глобальные возможности современной науки. Поэтому, руководствуясь принципами иерархичности ценностей, фундаментализма ценностей и подобным, в ряде случаев учёные должны отказываться от научных разработок. Следовательно, иногда императив истины для науч­ной работы недействителен в том смысле, что должна прекратиться всякая научная деятельность в данном направлении, учитывая требования более фундаментальных ценностей добра.

Ценность истинности определяет многие нормы труда учёного. К их числу относятся нормы «научной честности», «научной достоверности» и др.^[456]. Эти нормы в совокупности с нормами, определяемыми иными си­стемными ценностями науки, и составляют основу научного этоса. Как правильно пишет В. С. Стёпин: «Ценностные ориентации науки образуют фундамент её этоса, который должен усвоить учёный, чтобы успешно за­ниматься исследованиями»^[457]. Многие нравственные нормы науки, как, например, нормы «научной честности» или «научной достоверности» предстают сверхдолжными по сравнению с обычными нравственными нормами честности и достоверности. Это связано со спецификой научного творчества, научных знаний, форм и методов научного познания. Как не всякий факт и не всякая гипотеза предстают научными, а только те, кото­рые удовлетворяют критериям предметности, обоснованности, общезна­чимости, так и не всякая честность удовлетворяет науку. Ради истины учё­ный обязан исследовать все возможные источники и факторы исследуемо­го предмета, существующую о нём литературу, что кажется чрезмерным для обыденного опыта. Но этого требует принцип «научной честности».

Следующей важнейшей системной моральной ценностью науки предстаёт эвристичность. Эвристичность как ценность добра характе­ризует направленность субъекта науки на открытие принципиально но­вых знаний. На эту ценность науки учёные также обратили внимание Так, В. С. Стёпин после анализа истины справедливо пишет, что «не менее важную роль в научном исследовании играет установка на постоянный рост знания и особую ценность новизны в науке»^[458]. Российский учёный в своей книге «Теоретическое знание» подчёркивает, что есть «два основных характеристических признака науки: установка на получение предметного и объективного знания о мире и установка на рост этого знания, позволя­ющая выходить за рамки структур наличной деятельности и открывать возможные миры будущего практического освоения»^[459].

Ценность эвристичности характеризует ту особенность собственно научной деятельности, что она имеет целью не просто знание, а принципи­ально новое знание, не известное до того человечеству. Учёный осознаёт в этом одну из своих важнейших профессиональных целей, имеющую свою самоценность добра и определяющую его труд как определённый нрав­ственный долг. Эта ценность ещё в большей степени, нежели ценность ис­тинности, предстаёт специфической нравственной ценностью науки. К. Поппер писал: «Вместе с тем мы подчёркиваем, что истина не является единственной целью науки. Мы хотим большего, чем просто истины: мы

ищем интересную истину - истину, которую нелегко получить»^[460]. Там же он добавляет: «Итак, ясно, что нам нужна не просто истина, мы хотим иметь более глубокую и новую истину»^[461].

Ценность эвристичности определяет ряд нравственных принципов научного творчества, в частности таких, как: «Не допускай плагиата в науке», «Подвергай в науке всё критике, но не критиканству». Критика в науке должна быть не голым отрицанием любой новой идеи, а содержа­тельным анализом её достоинств и недостатков, и эта критика должна быть свободной. По словам Канта, естественным состоянием науки должна быть «война всех против всех». Учёный не имеет права подтасовывать результа­ты, выдавать за новое давно забытое старое. В. С. Стёпин правильно пишет: «Не менее важным принципом научного этоса является требование научной честности при изложении результатов исследования. Учёный может оши­баться, но не имеет права подтасовывать результат, он может повторить уже сделанное открытие, но не имеет права заниматься плагиатом»^[462].

Ценность эвристичности лежит в основе таких принципов, как обяза­тельность ссылок, правильность цитирования источников, аргументиро­ванность критики и т. д. В этих, казалось бы, формальных требованиях к профессиональной деятельности учёного надо видеть их определённый нравственный смысл. Учёный не должен заниматься подтасовкой данных, даже из благородных целей или когда, например, он уверен в истине своей гипотезы, но не имеет достаточно фактов на сей момент для обоснования её достоверности. Он может искренне думать, что дело лишь во времени, а отметить результат желательно и необходимо. Однако это не может его нравственно оправдать, поскольку его труд не соответствует сущности научной эвристической деятельности. Он может высказать данную идею в форме научной гипотезы, но не подгонять под неё данные, не фальсифи­цировать их в нравственном смысле этого слова.

Множество подобных фальсификаций вольно и невольно было со­вершено учёными в XX веке и особенно в области общественных наук. Ситуация меняется не столь быстро и кардинально, как этого требует этика науки. Более того, если в прошлом социалистическом обществе старались придерживаться определённых принципов научной честности хотя бы в отношении классиков марксизма-ленинизма, принципов научной фунда­ментальности, то после крушения социалистической системы у многих в науке создалось впечатление отмены здесь всяческих границ, идеалов и норм. Не осознавалась и не осознаётся до сих пор объективность и транс­цендентность моральных ценностей, в том числе в науке. В определённой

степени это обусловлено новой исторической ситуацией, когда современ­ные средства научной деятельности, созданные с помощью той же науки и, широко используемые в научном творчестве, оборачиваются против само­го научного творчества. Компьютер и Интернет позволяют сделать много­численные сочетания из уже известных знаний, но не дают принципиально новых знаний, в чём должны видеть свой долг учёные. Новое глобальное коммуникационное пространство, как отметил В. В. Миронов, «само со­здаёт правила и способы общения, вынуждая культуры говорить на этом языке»^[463].

В настоящее время интенсивно формируется новая «интегративная суперкультура», которая «поглощает разнообразие локальных культур»^[464]. Здесь можно наблюдать «царство мёртвой тождественности при огромной внешней активности», и в этом царстве начинает господствовать поп- культура как современная разновидность массовой культуры, но усиленная средствами «аудиовизуального репродуцирования». Сегодняшняя поп- культура, заявляет В. В. Миронов, «принципиально отстранена от фунда­ментальных этических, религиозных оснований и традиций»^[465].

Даже поп-культура при всей её склонности к шоу всё же связана с определёнными положительными моральными ценностями и уже потому, что она в современных условиях в определённой степени служит людям, объединяет людей. Как верно и то, что ей также свойственно отрицание не­которых моральных ценностей, что связано с нивелировкой личности, с «попсизацией» и коммерциализацией даже самого интимного, ибо не осозна­ётся в должной степени самоценность интимного, сокровенного, священного.

В культуре сейчас тиражируются, материализуются результаты, достиг­нутые в прошлом в фундаментальной науке, о чём писалось выше. Это нор­мально, это следует оценить положительно и с нравственно-аксиологической точки зрения. Только при этом нельзя забывать о значении чистой науки и принципа научной фундаментальности, на котором строится подобная наука. Отмеченный принцип фундаментальности следует из моральной ценности эвристичности как внутренней важнейшей системной ценности науки. Данная ценность интенционально связана с наукой и будет суще­ствовать до тех пор, пока существует и наука. Здесь открытый вариант ис­торического выбора для человечества. Оно должно выбрать путь добра и, следовательно, истины, эвристичности. Современная и будущая аксиосфе- ра как сфера ценностей обязательно должны включать и моральные цен­ности науки.

Формирование глобального информационного пространства не несёт фатально переоценки всех человеческих ценностей, ибо этого и нельзя сде­лать. Напротив, именно трансцендентность и объективность ценностей - одни из предпосылок формирования глобального общества, интегративной суперкультуры. Современные информационные средства позволяют более адекватно раскрыть общечеловеческий ценностный потенциал. Современ­ные глобальные процессы с необходимостью заставляют и науку более внимательно относиться к ценностям как внутренним, так и внешним для неё, к самоценностям тех предметов, с которыми она имеет дело. Мы счи­таем, что следует согласиться с оценкой современной «постнеклассиче­ской науки» как сферы, где «возникает необходимость экспликации связей фундаментальных внутринаучных ценностей (поиск истины, рост знаний) с вненаучными ценностями общесоциального характера»^[466].

На ситуации внутри науки сказываются факторы социальные и идео­логические: в частности, демократический характер науки, увеличение ко­личества занимающихся наукой, радикальное повышение образованности общества, что великий социолог XX века Т. Парсонс назвал одной из вели­ких «социальных революций» новейшей истории. Но подобное омассовле- ние науки привело к снижению уровня культуры среди самих учёных, в том числе и гуманитариев. В учёной среде стало относительно реже встре­чаться благородство, честность и принципиальность в отношении своих же коллег. Меньше стало рыцарей науки. На подобные процессы обратил в своё время внимание Ортега-и-Гассет. «В итоге ’человек науки’ , - писал он, - оказывается прототипом массового человека»^[467]. Специализация в омассовлённой науке, проведённая в ущерб энциклопедичности и фунда­ментальности, приводит учёного к такому состоянию, что «в политике, в искусстве, в общественных и других науках он способен выказать перво­бытное невежество, но выкажет он его веско, самоуверенно и - самое па­радоксальное - ни во что не ставя специалистов»^[468].

Следует добавить, что современные шоу-учёные точно так же посту­пают в отношении современных фундаменталистов в науке, когда не по­нимают и не ценят их. Но современному обществу нужны и шоу-учёные как служки науки, и учёные-фундаменталисты как жрецы чистой науки.

На снижение значимости ценности эвристичности и принципа фун­даментализма оказали влияние и идеологические факторы, в том числе фи­лософия. Так ещё Ф. Ницше обратил внимание на «крах» фундаментализ­ма в науке. В XX веке эти идеи будут развивать постмодернисты. Анти­фундаментализм, как отмечено выше, - характерный признак современно­

го постиндустриального общества. Одно из оснований антифундамента­лизма - «забвение» объективной реальности, понимание знания как кон­струирования реальности. Однако подобная «игра в бисер» имеет свои пределы. Несомненно, что огромное количество информации, сложность жизненных ситуаций, открытость выбора, провозглашённая толерантность в отношении ценностей и оценок создают явления риска^[469]. Но и риск дол­жен быть в определённой степени обусловлен. Фундаментальность и рис- ковость не отрицают друг друга, а дополняют.

Третья главная системная нравственно-положительная ценность науки - универсальность. Универсальность как моральная ценность науки характе­ризует открытый характер коммуникативных связей в науке и общезначи­мость её методов, форм и знаний. Универсальность как ценность добра в науке связана и со знанием, и с деятельностью учёного, и с сообществом учё­ных, их коммуникативными внутренними и внешними отношениями.

«Универсальность» как важнейший принцип «научного этоса» была предложена в социологии науки Мертоном. «В качестве компонентов это- са современной науки, - писал Р. Мертон, - обычно берутся четыре набора институциональных императивов: универсализм, всеобщность, незаинте­ресованность и организованный скептицизм»^[470]. Универсализм среди прин­ципов научного этоса выступает важнейшим. В науке он реализуется раз­личными способами. Так, репутация учёных должна строиться на их заслу­гах, а не аскриптивных критериях. Продвижение в науке должно быть от­крытым. Но «самое фундаментальное выражение универсализм находит при оценке результатов научных исследований»^[471]. Это означает, что «претен­зии на истинное знание независимо от их происхождения должны оцени­ваться на основе заранее установленного и объективного критерия, а имен­но соответствия с наблюдениями и ранее подтверждённым знанием»^[472].

Универсализм как ценность добра в науке, интенционально связана прежде всего с коммуникативными связями учёных, она характеризует нравственную самоценность самого содружества учёных, самоценность различных его форм. Коммуникативность в науке означает как внутренние связи представителей одной науки, так и внешние связи между представи­телями разных наук. Коммуникативность в науке имеет особенности и свои ценности, важнейшей из которых и предстаёт универсальность. Можно сказать, что именно в науке есть истинная коммуникативность, че­

го нет в религии, политике, праве, которые всегда были ограничены свои­ми субъектами - нацией, церковью, государством и т. п.

Коммуникативность в науке прошла несколько исторических форм. Так, переписка учёных в XVII - XVIII веках была одной из форм научной коммуникативности^[473]. Затем появились научные журналы, а в них ста­тьи, что заставило учёных быть более строгими в обосновании своих идей. Вслед пришла очередь конференций как формы непосредственного обще­ния учёных, где возможен свободный, универсальный обмен мнениями. Возникли школы, академии. Здесь, с одной стороны, проявилась универ­сальность науки, а с другой - на основе специфической универсальности науки и возможны подобные формы коммуникативности.

Если взять переписку учёных, столь распространённую в Новое вре­мя, то она как раз и могла состояться на основе универсальности научного знания, дающего возможность нахождения общего основания, позволяю­щего давать общие оценки, принимать общие критерии и т. п. Подобная универсальность науки требует от учёных «переходить» политические, национальные, религиозные и прочие границы. Сама корпоративность не может выступить как моральная ценность, ибо в науке она может быть связана и с добром, и со злом. Добро в ней предстаёт прежде всего как уни­версальность, а зло может проявиться как чванство, эгоизм, самоизоляция, тщеславие, индоктринация и т. п. Индоктринация как внедрение, распро­странение и внушение определённой доктрины особо популярной стала в XX веке, когда сформировались новые материальные средства информа­ции, позволяющие тиражировать в массовом масштабе те или иные идеи и доводить их до масс, внушать их массам в течение продолжительного вре­мени. За подобное зло наука также несёт ответственность.

Универсальность науки как её положительная моральная ценность связана с демократическим характером самой науки, когда она допускает и требует притока научных кадров не по их социальным, расовым, религиоз­ным параметрам, а прежде всего по интеллектуально-духовным качествам. Универсальность науки проявляется и в том, что в ней должны цениться знания по их истинности, новизне, глубине, но не по прежним заслугам их творцов. Аспирант и доктор могут и должны быть одинаково оцененными по их вкладу в банк научного знания. Так в своё время был выше оценён до того неизвестный служащий Эйнштейн по сравнению с признанным ко­рифеем науки Лоренцем. Наука в этом смысле подлинно демократична, и представляет удивительный образец нравственной чистоты оценок идей и их творцов. Наука здесь разительно отличается от религии, политики, где признаётся и реально существует «небесная» и «земная» иерархии при всей внешней демократичности этих институтов. В этом проявляется опреде­

лённый гуманизм науки. По своим качествам демократичности, «высокой нравственности» наука всегда будет привлекать к себе молодых людей, для которых невыносимо чинопочитание. В научных учреждениях уже потому, что они предстают определённой организацией, должна быть и определённая власть, предполагающая по своей природе определённую иерархию должно­стей. Но и в научных учреждениях должна присутствовать, учитываться уни­версальность науки, ценности истинности и эвристичности. «В науке в ка­честве идеала провозглашается принцип, что перед лицом истины все иссле­дователи равны, что никакие прошлые заслуги не принимаются во внимание, если речь идёт о научных доказательствах»^[474].

Универсальность науки в то же время заставляет учитывать и оцени­вать связь идей, влияние школ, направлений на научную деятельность. По­этому индивидуальность не имеет того статуса в науке, как в искусстве. Любое научное творчество подготовлено трудами многих безымянных ис­тинных тружеников и рыцарей науки, и в этом их определённое благород­ство. Идущий в чистую науку не должен искать здесь лавров знаменито­сти, для этого существуют другие формы деятельности. В науке значимы иные ценности, и наука приобщает своих служителей к иным ценностям.

Универсальность науки указывает на её органическую связь с други­ми формами человеческой деятельности, другими специфическими и обще­человеческими ценностями. Подобная черта науки оказалась востребован­ной в современном обществе, в глобальном информационном пространстве, где утверждается «постнеклассическая наука». В науке всегда присутство­вали все три основные системные ценности - истинность, эвристичность и универсальность. В современной же ситуации особенно актуальной оказа­лась ценность универсальности. Наука достойно может ответить на вызов времени, ибо у неё потенциально есть соответствующие средства.

Ценность универсальности требует от учёного и соответствующей корреляции своей деятельности с общечеловеческими ценностями. Ценно­сти науки подчинены фундаментальным ценностям добра - жизни, лично­сти, единству - и не должны их отрицать. Иначе научная деятельность при­обретает значение не только зла, но и греха, которому нет оправданий. У учёного, который по ряду обстоятельств не учитывает в своём научном творчестве общечеловеческие ценности, может возникнуть «синдром Саха­рова». «Синдромом Сахарова» мы обозначаем ситуации, когда учёный при­ходит к кардинальной нравственной переоценке своей деятельности и начи­нает утверждать иные, новые для себя ценности, во многом противополож­ные старым. Так поступил создатель водородной бомбы академик Сахаров, осудив ядерное оружие и политическую систему, старающуюся использо­вать его в своих частных интересах. Но ошибка учёного, оказавшегося в по­

добной ситуации, состоит в том, что он изначально не работал в должной степени на общечеловеческие и абсолютные ценности, или же неправильно понимал их, или неверно трактовал отношение между общечеловеческими, абсолютными и частными ценностями.

В современном институциональном обществе учёный всегда будет связан с определёнными институтами, в том числе политическими. Его мо­ральный долг состоит в своевременной и правильной нравственной оценке своей конкретной деятельности. Если он осознал, что его конкретный про­фессиональный труд противоречит положительным моральным ценностям и предстаёт грехом, он должен отказаться от такого труда, какие бы матери­альные блага он ни приносил.

Государственные заказы и «секреты» будут всегда. Работа по их ис­полнению может быть злом, но не грехом, и эту тонкую грань в научной сфере необходимо осознавать. Одно дело, когда учёный отстаивает своими действиями, научными средствами независимость своего государства, и другое - когда способствует его агрессивности, политическим захватниче­ским интересам, имперским амбициям, стремлению к мировому господству. Помощь в реализации подобных целей есть не только зло, но и грех.

Учёные, не имея иных действенных собственных средств, могут прибегнуть в таких случаях к моральным средствам и наложить «морато­рий» на определённые виды научной деятельности. Поэтому совершенно нравственно оправдана деятельность Пагуошского комитета. Нравственная экспертиза науки необходима и для общества, и для самих учёных. Наука может и должна быть средством формирования положительных нрав­ственных ценностей, высоких моральных качеств.

Вопросы для самопроверки

1. Какова структура современной науки?

2. Какие типы науки выделяет В. С. Стёпин?

3. Как оценить нравственно современное состояние науки?

4. Какие существуют варианты решения проблемы соотношения науки и морали?

5. Какие можно выделить системные положительные моральные ценно­сти науки?

6. Что такое истинность как моральная ценность науки?

7. Что такое эвристичность как моральная ценность науки?

8. Что такое универсальность как моральная ценность науки?

9. Как оценить парадокс «святой лжи»?

10. Что писали о лжи Ф. Ницше и Н. Бердяев?

11. В чем специфика ситуации жестокой правды?

12. Что такое «синдром Сахарова» в науке?