1. НОВЫЙ ВЗГЛЯД НА РЕАЛИЗМ, ПАЦИФИЗМ И МИЛИТАРИЗМ

Данное исследование по военной этике посвящено в первую оче­редь теории справедливой войны — одной из четырех основных точек зрения на войну и связанные с ней ужасы. Но, подробно анализируя эту теорию, мы неизбежно — с пользой для исследо­вания — обращали внимание также на реализм, пацифизм и ми­литаризм.

резне среди гражданского населения Восточного Пакистана. Но через 20 лет, став Президентом США, Джордж Буш оправдывал военные действия против Ирака, уже опираясь на теорию спра­ведливой войны.

В остальных примерах конфликтующие стороны обосновывали свои действия как реалисткими мотивами, так и с помощью принципов теории справедливой войны. Возможно, это объяс­няется тем, что общественное мнение нуждается в разъяснении со стороны руководителей государства, что иллюстрируется ана­лизом одного из рассмотренных в нашей книге примеров.

Хотя в нашу книгу не были включены примеры, касающиеся тех политиков, которые отстаивали пацифистскую позицию, в истории такие примеры хорошо известны. Например, можно было бы указать на индийское национально-освободительное дви­жение, возглавлявшееся Мохандасом Ганди, которое продемон­стрировало практические возможности пацифизма. Еще одной иллюстрацией использования ненасильственных стратегий явля­ется сопротивление народа Чехословакии советской оккупации в 1968 г.

Политика, которая руководствуется главным образом, хотя и не исключительно, теорией справедливой войны, имеет значение и для самой теории: она проливает свет и на теорию справедливой войны как теорию, и на позиции реализма, милитаризма и паци­физма. Рассмотрим в качестве примера пацифизм. Он однозначно коррелирует с определенными аспектами теории справедливой войны. Большинство пацифистов занимают абсолютистскую пози­цию. Очевидно, что по сравнению с теорией справедливой войны пацифистская позиция проста в применении. Абсолютный паци­физм принимает моральные требования по поводу насилия вообще

и по поводу насилия во время войны в частности, не делая при этом никаких исключений. Сторонники пацифизма утверждают, что такие правила, как «война недопустима», не терпят никаких исключений. Несомненно, пацифизм усложняется, когда ему при­ходится философски или морально обосновывать свою позицию. Трудно представить и понять аргументы, необходимые для того, чтобы привести убедительный теоретический довод в пользу самой этой позиции.

Однако когда, пацифизм принят, он дает простое средство для решения вопроса, должна ли быть применена сила в той или иной ситуации. Если запрещаются всяческие исключения, допускающие применение силы в любой обстановке, то, рассматривая конкрет­ную ситуацию, где есть угроза войны, пацифисты должны сказать «нет» войне. Они могли бы добавить к этому утверждение «все войны безнравственны». Говоря «нет» войне, пацифисты могут снова столкнуться с трудностью отстаивания своей общей позиции и они, возможно, признают, что жить в соответствии с тем учением, которое они приняли, трудно. Но когда эта позиция принята, чисто технически ее легко применять на практике. У па­цифистов нет потребности разрабатывать множество критериев, как это делают сторонники теории справедливой войны, которая предполагает, чтобы решение о том, вступать в войну или нет, каждый раз принималось отдельно и специально^[522]. Однако это не означает, что их позицию легко практически реализовать, когда нужно определить альтернативы использования силы. В главах IV и V, посвященных соответственно принципам вероятности успеха и соразмерности, показано, как трудно применять методы нена­сильственной гражданской обороны.

По-своему отличается от традиции справедливой войны и реа­лизм. У реалистов нет такой роскоши, как возможность дать один и только один ответ в ситуации, когда война стучится в дверь. Подобно пацифистам, реалисты сталкиваются с трудной задачей

обоснования своей теоретической позиции^[523]. Но в отличие от большинства пацифистов реалисты — не абсолютисты. Они не говорят войне «да» точно так же автоматически, как пацифисты говорят войне «нет». Скорее, большинство реалистов иногда говорят войне «да» (как и большинство милитаристов), а иног­да — «нет».

Это может происходить следующим образом. Столкнувшись C вероятностью возникновения войны, реалисты прежде всего будут пытаться найти какое-нибудь веское основание для вступления в войну. Это «веское основание» не то же самое, что правое дело для сторонников теории справедливой войны. Только на первый взгляд мотивы реалистов и сторонников теории справедливой войны могут казаться одними и теми же. Например, веским основанием может быть защита территориальной целостности союзного или дружественного государства или восстановление международного мира и безопасности. Но для реалистов эти веские основания применяются только в той степени, в какой они связаны с защитой национальных интересов (с точки зрения реа­листов). Соображения гуманизма как таковые не входят в круг обсуждаемых вопросов.

Более прямая формулировка реалистского аргумента будет примерно следующего типа: «Мы получим огромную выгоду, если вторгнемся на территорию соседнего государства, поскольку там много нефти (угля, плодородной земли, авиационных заводов и т.д.)». В этом направлении мысли оцениваются также возмож­ные недостатки такого вторжения. Реалисты формулируют свои веские основания для вступления в войну не с этической точки зрения, а с точки зрения собственной пользы. Таким образом, согласно точке зрения реалистов, предполагаемая война в помощь союзному государству, ставшему жертвой агрессии, или военное вторжение на территорию другого государства, могли отвечать критерию веских оснований в том случае, если бы нефтяные

запасы этой страны были огромны, но не удовлетворить ему в том случае, если бы эти запасы были малы.

Но если предположить, что требования критерия веского ос­нования выполнены, реалисты, вероятно, захотят, чтобы были соблюдены также требования других критериев.

Таким образом, параллель между теорией справедливой войны и реализмом имеет смысл только в том случае, когда вопрос о том, чтобы начать войну, уже полностью решен. Но она неуместна в том случае, когда еще только предстоит вести войну. Разумеется, когда применяется одна из версий принципа соразмерности, не­которая параллель существует.

издержек и выгод ведения боев и военных кампаний, но и в этом случае их анализ ограничивается издержками и выгодами только своей стороны. Иначе обстоят дела с принципом различия. Реа­листы не проявляют никакого интереса к жизням некомбатантов другой стороны, за исключением сбора информации о состоянии общества или случаев, когда они вынуждены сообразовывать свои действия с нормами международного права. Совершенно отлична от этой точки зрения позиция сторонников теории справедливой войны, высказывающих моральное суждение о том, что необходи­мо принимать в расчет интересы каждой стороны даже в том случае, если временами от этого в некоторой степени страдают собственные интересы.

Так как и реалисты, и сторонники теории справедливой войны имеют в своем распоряжении теорию, которая помогает им обду­мывать свои задачи, то сходств между этими двумя позициями намного большее, чем можно предположить. Прежде всего их объединяют процедуры. Сторонники обеих теорий считают, что в ходе принятия решения о вступлении в войну необходимо следо­вать определенным процедурам. Например, в отношении принципа крайнего средства эти процедуры являются теми альтернативами, которые должны быть испытаны в первую очередь, а что касается принципа легитимной власти, то предпринимать ведущие к войне шаги позволено только определенным официальным лицам, пред­ставляющим политическое сообщество.

Но если мы рассматриваем эти теории о вступлении в войну как соединение множества процедур и множества ценностных суждений, то мы видим, что реализм и теория справедливой войны отличаются друг от друга главным образом своим отно­шением к последним. Реалисты используют множество тех же процедур, что и сторонники теории справедливой войны, но реалисты привержены другим ценностям, поэтому интерпрети­руют их иначе. Реалисты дорожат интересами государства, при­нимающего решение о том, вступать в войну или нет, и о том, как оно должно вести войну в том случае, если она уже началась. Они не дорожат непосредственно кем-то или чем-то, что нахо­дится вне сферы их национальных интересов. В противополож­ность этому сторонники теории справедливой войны дорожат всеми людьми. В основе многих принципов, составляющих эту теорию (а в наибольшей степени в основе принципов правого

дела, соразмерности и различия) лежит представление о том, что принимать в расчет следует каждого человека, которого затрагивает все, происходящее во время войны. Внимание к интересам каждого человека не исключает того, что в некоторых обстоятельствах привилегированный статус получает собственный народ. У государства — у любого государства — есть особый долг защищать прежде всего своих собственных граждан. Оно защищает свои границы и свой народ в такой степени, в какой это редко делается для народов других стран. Но равное внимание ко всем означает, что данное государство не будет подвергать гражданских лиц враждебного государства сколько-нибудь боль­шей опасности, чем своих собственных граждан, оно обращается с ранеными врагами точно так же, как и со своими ранеными, оно обращается с попавшими в плен врагами точно так же, как оно хотело бы, чтобы враги обращались с его собственными попавшими в плен гражданами, и т.п.

Многое из того, что было сказано о реализме, применимо и в отношении милитаризма. Не будучи абсолютистской позицией в том смысле, в каком абсолютистским является пацифизм, милита­ризм также нуждается в критериях, которые помогают его сто­ронникам принять решение о том, когда следует начинать войну, а когда — нет. Таким образом, милитаристам также нужна своя версия принципа правого дела. Вспомним (из «Введения»), что милитаристская концепция правого дела отличается тем, что она сформирована не с универсальной точки зрения. Поэтому когда милитаристы говорят о несправедливости, они говорят с точки зрения не человечества, а конкретной группы людей или сообще­ства. Более того, милитаристы говорят о несправедливости с точки зрения морального превосходства их собственной этнической группы или религиозного сообщества. Например, Гитлер говорил о культурном превосходстве немцев Судетской области над дру­гими народами Чехословакии, когда он призвал к уничтожению этой страны и сформулировал причину мировой войны, к которой он готовился с точки зрения «расового сообщества» и «жизнен­ного пространства для Германии». Он открыто указывал на необ­ходимость подчинения славянских народов арийской расе. Такая интерпретация принципа правого дела не имеет ничего общего с гуманистической точкой зрения теории справедливой войны. Реа­листы в отличие от милитаристов не утверждают, что интересы

одной отдельной группы людей, сообщества или государства имеют моральное превосходство над интересами другой группы, сообщества или государства.

Но милитаристам также необходимы критерии легитимной власти, добрых намерений, вероятности успеха и соразмерности, значение которых они могут интерпретировать в соответствии со своей идеологией. То, в чем они, вероятно, не нуждаются, это принцип крайнего средства. Поскольку война для милитаристов — это большей частью плодотворная сфера деятельности, им не нужно стремиться к тому, чтобы избежать войны в том смысле, в каком это нужно сторонникам теории справедливой войны. Тео­ретики справедливой войны говорят о моральных ограничениях по каждому типу решения относительно войны, в то время как милитаристы учитывают только ограничения, продиктованные благоразумием. Действительно, они считают, что война как тако­вая — это добродетельная сфера деятельности. Это выглядит так, как будто милитаристы поддерживают мир только для того, чтобы получше подготовиться к войне, в то время как теоретики спра­ведливой войны и реалисты решаются на войну для того, чтобы подготовить наступление прочного мира.