Глава 1. Интеллектуальная культура Франции первой половины XIX века

Реставрация Бурбонов и Июльская монархия не относятся к периодам, породившим великую историографию, сравнимую с историографией Французской революции и наполеоновских войн. Хотя эпоха Реставрации очень рано стала предметом изучения историков (Ш.

историй, в которых авторы, помимо прочего, хотели показать все преимущества парламентского строя в момент, когда во Франции господствовал личный режим Наполеона III. Это не замедлило сказаться на характере работ, которые подверглись пресловутому «влиянию момента», поскольку были написаны не исследователями-историками, а деятелями партий, интерпретирующих прошлое через призму своей идеологии^[214].

221

отношению к новой и новейшей истории^[221], изучение которых оказалось предметом деятельности профессиональных историков, а не писателей и политиков. Анализировались и

издавались архивные материалы^[222], сборники документов^[223] и другие источники^[224]. На протяжении XX в. проблемы истории эпохи Реставрации и Июльской монархии главным образом были предметом французской национальной историографии, но даже в ее поле отошли на второй план, в сравнении с академическими и политическими дискуссиями, порожденным Французской революцией и наполеоновской Империей.

В связи с этим в конце XX - начале XXI в. некоторые исследователи, главным образом англоязычные историки идей, стали отмечать определенную, а иногда и «закономерную», «дискриминацию» эпохи Бурбонов и Орлеанов со стороны представителей академического сообщества^[225]. В частности, на фоне насыщенной событиями, яркой французской истории отрезок 1814-1848 гг. часто воспринимается исследователями как некая лакуна, о чем говорит ироничное замечание современного английского историка А. Крейуту, наложившего архитектонику загробного мира «Божественной комедии» Данте на историографию: «Если многие поколения исследователей низвели Вторую империю до чистилища истории, то Реставрация Бурбонов (наряду с Июльской монархией) всегда располагалась в Аду»^[226].

традиции Старого порядка, в первую очередь монархию, с наиболее умеренными требованиями 1789 года. За тридцать с небольшим лет деспотическое правление, положившее конец Революции, сменилось конституционной монархией, в свою очередь уступившей место монархии выборной. Процессы эти сопровождались глубокой философской рефлексией, в рамках которой получили развитие политические идеи широкого спектра: от ультраправых до крайне левых.

В литературе сформировалось пренебрежительное отношение к политической мысли данного периода, «тупость» которой противопоставлялась блеску Просвещения, а многие ее представители просто преданы забвению, поскольку практически никто из французских интеллектуалов этого времени не стал частью классического канона^[230]. Истоки такого подхода берут начало в работе французского историка идей и правоведа Анри Мишеля «Идея государства»^[231], где он утверждает, что Реставрация не принесла ничего важного и оригинального на уровне политических идей, а доктринеры хороши лишь «позированием, возвышенным тоном и сентенционным языком», который может «вводить нас в обман»^[232]. Книга Роджера Солто «Французская политическая мысль в XIX веке»^[233] ретранслировала этот взгляд в современную англоязычную историографию, в результате чего он стал господствующим. Солто исходит из гипотезы о том, что незавершенность Революции сузила сферу политической мысли во Франции и произвела половинчатые и противоречивые теории свободы, правосудия и государственных институтов: «Наследство Революции стало для политического прогресса тормозом и пагубно сузило пространство политической мысли»^[234]. Подобные оценки отчасти связаны с неуспехом политических деятелей эпохи, о чем красноречиво свидетельствуют падение режима Реставрации и крах Июльской монархии, а, следовательно, и тех теоретиков, которые им служили, и из которых формировалась политическая элита.

1.1.