От антропологического материализма Фейербаха к диалектическому материализму Маркса

Идеализм Гегеля содержит сложную для понимания сферу идеального. Для Гегеля идеальное — объективно. Всегда нахо­дятся люди, которые с этим не согласны, и в результате такого несогласия идеальное переводится в голову человека, т.е.

Освобождаясь от догм религии и советуя сделать то же самое другим, Фейербах акцентирует свое внимание на человеке, его чувствах дружбы и любви прежде всего. Он хотел бы создать спра­ведливое общество. Не случайно всего за два года до смерти Фей­ербах вступает в ряды социал-демократической партии, пропо­ведует идеалы общественной справедливости. Безусловно, выяснение Фейербахом антропологического содержания хри­стианской религии имело положительное значение.

Намного более развитой формой материализма, чем антропо­логия Фейербаха, является диалектический материализм Кар­ла Маркса и Фридриха Энгельса. Молодой Маркс упрекал Фей­ербаха в непонимании конкретно-общественной природы человека и вообще роли практики, особенно революционной практики как основы и критерия истины. Таков исходный пункт философст­вования Маркса, который, подчеркивая преемственность своих воззрений по отношению к философии Гегеля и Фейербаха, тем не менее решительно дистанцируется от них обоих.

Маркс, подобно Гегелю, понимает философию как науку и по­тому стремится построить ее строго по научному методу. Он полностью отдает себе отчет в том, что следует методу Гегеля, пе­реходя от абстрактного к конкретному. Маркс подчеркивает, что на стадии выработки научных воззрений восходят от чувствен­но-конкретного к абстрактному, на стадии собственно научного изложения восхождение осуществляется от абстрактного к кон­кретному. Таким образом, Маркс понимает суть движения науч­ных понятий как путь от абстрактного к конкретному. Подлин­ные расхождения Маркса с Гегелем начинаются по поводу интерпретации природы идеального. Маркс решительно занима­ет материалистические позиции: для него идеальное есть “мате­риальное, переосмысленное в человеческой голове и преобразо­ванное в ней”.

В науке идеальное — это концепт в форме мысли. Но как по­лучить концепт, о сложной природе которого мы уже писали? Маркс здесь ссылается на практику, на самое массовидное, час­то встречающееся отношение. Так, Маркс строит свою политэко-

номическую теорию товарного производства начиная с категории товара.

Отметим сразу, что воззрения Маркса по поводу природы иде­ального вряд ли способны удовлетворить мыслителей масштаба Канта и Гегеля. Дело в том, что на практике нет прямых ана­логов идеальных конструктов, нет аналогов, например, точек. То­вар есть, а точек, функций нет. Непонятно поэтому, как мож­но, следуя методу Маркса, получить идеализации, особенно характерные для таких наук, как философия, математика, фи­зика.

Вместе с тем Маркс вполне справедливо рассматривает прак­тику как критерий истины. Если те или иные воззрения не со­гласуются с практикой, то тем самым их правомерность ставит­ся под сомнение. Вопрос о практике как критерии истины был глубоко продуман диалектическими материалистами.

Что касается гегелевской диалектики, то она диалектически­ми материалистами переносится непосредственно в сферу мате­риального. Энгельс говорил об объективной диалектике и субъ­ективной диалектике. Субъективная диалектика лишь отображает объективную. Что касается набора диалектических категорий и законов, то он почти без изменений был перенесен из философии Гегеля в философию диалектического материализма.

Особо следует остановиться на диалектико-материалистических воззрениях применительно к обществу. Речь идет о материали­стическом понимании общества. Маркс сознательно стремился к созданию науки об обществе. Науки нет без научных законов. Но возможны ли законы с их всеобщностью и необходимостью в условиях индивидуальной и общественной жизни людей, когда каждый человек обладает сознанием и, следовательно, регулирует свою деятельность согласно собственным установкам? Поставлен­ный вопрос не способен смутить Маркса, ведь он рассматривает внутренний духовный мир как что-то вторичное по отношению к внешнему миру. При этом, считает Маркс, следует четко пони­мать двойственную природу внешнего мира. Внешний мир — это, во-первых, природа, а во-вторых, то, что создано людьми из природы, т.е.

торые дает пролетарская политическая экономия. Экономические отношения, полагает Маркс, определяют все другие обществен­ные отношения, в том числе правовые, политические, религиоз­ные, нравственные. Энгельс, уже после смерти Маркса, уточня­ет, что различные сферы общественной жизни — экономика, политика, искусство, нравственность — образуют целое, диалек­тически взаимодействуют между собой, лишь в конечном счете экономическое имеет главенствующее значение.

Огромной заслугой Маркса перед научным сообществом яви­лось выделение мира социального. До Маркса в фактуальном ми­ре все видели только противостояние духовного мира субъекта и природы. Неприродное выступало исключительно как субъектив­но-духовное. Маркс обнаруживает третий мир, мир обществен­ного. Существо дела Маркс рассматривает на примере товара. Вся­кий товар есть потребительная и меновая стоимость. В качестве потребительной стоимости товар не отличается от других природ­ных объектов. В качестве же меновой стоимости товар есть не­что чисто социальное (в природе нет меновых стоимостей). Ме­новая стоимость существует в довольно специфической форме, не иначе как опосредованно — через потребительную стоимость. Обоб­щая марксовы воззрения, можно констатировать, что всякое со­циальное, в том числе и сознание, существует через иное, через природное.

Обратимся теперь к революционной стороне диалектическо­го материализма. Надо полагать, читатель наслышан о револю­ционной деятельности творцов диалектического материализма — Маркса, Энгельса, а также Ленина. Нас интересует в данном слу­чае вопрос о том, в какой мере содержание диалектического ма­териализма определяет революционные воззрения.

Маркс был блестящим критиком пороков капиталистиче­ского общества.

Тот, кто трудится, овеществляет свою деятельность. Если ре­зультаты труда присваиваются кем-то не в соответствии с его ин­дивидуальным трудовым вкладом, то можно утверждать, что про­изошло отчуждение труда, часть его результатов досталась не непосредственному производителю, а, например, капиталисту. На­лицо эксплуатация капиталистом рабочего. До сих пор логика

реконструируемых нами воззрений Маркса не вызывает возра­жений. Но из нее не следует излюбленный Марксом тезис о не­обходимости замены частной собственности общественной. Ведь известно, что сложное дело справедливого распределения по труду не получило должного разрешения и при социализме. Та­ким образом, марксова концепция отчуждения труда не приво­дит к выводу о необходимости социалистической революции. Есть основания считать, что, по крайней мере в зрелые годы, Маркс прекрасно понимал недостаточно доказательную силу концепции отчуждения труда применительно к тезису о необходимости со­циалистической революции. Тем не менее он не отказался от это­го тезиса, считая его даже выводом, следующим из законов по­литической экономии. Суть дела виделась Марксом в том, что в соревновании капиталов капиталисты будут просто вынуждены резко нарушать права рабочих, относительное обнищание кото­рых и приведет к социалистической революции. Гипотеза Мар­кса до сих пор не нашла своего практического воплощения. Ес­тественно, что в этих условиях воззрения Маркса подвергаются критике. Поппер, например, обвинял Маркса в историцизме, в убеждении, что наука дает непреложные законы развития обще­ства, причем на довольно длительные сроки. Поппер считает, что в науке мы пользуемся правдоподобными гипотезами, которые следует применять весьма осторожно, осуществляя дело научно­го предвидения мелкими шагами.

Основные достижения диалектико-материалистического спо­соба мышления мы видим: 1) в талантливой критике недостат­ков капитализма; 2) в разработке проблемы практики; 3) в уяс­нении природы общественного.

Разработка марксизмом природы общественного стала его большим триумфом. Но особое внимание к сфере общественно­го иногда приводило к абсолютизациям и, как следствие, к ка­зусам отнюдь не локального значения. В свете доминирующей роли социального все, имеющее отношение к человеку и обще­ству, стало рассматриваться исключительно как проявление не­пременно общественного, в том числе борьбы классов. Преуве­личение роли общественного сопровождалось зачастую умалением человечески-индивидуального, личностного, потерей человека.

Односторонняя и политически жестко ориентированная фи­лософская концепция Ленина привела к негативным результа­там. Ленин сводил едва ли не все достижения мировой филосо­фии к философии Маркса и Энгельса. Для Ленина философия Маркса всегда была орудием в той сложной политической борь­

бе, которую он вел. Отсюда ленинское “развенчание” религии, тезис о том, что нравственно все то, что служит делу строитель­ства коммунизма.

Сталин не менее сознательно, чем Ленин, придерживался крайних позиций философско-политической непримиримости. Ви­димо, вполне искренне он считал, что абстрактные философские положения позволяют адекватно оценивать и общественную жизнь, и состояние наук — от специальной теории относитель­ности и генетики до языкознания и кибернетики. Игнорирова­ние единства философии и наук, грубая политическая позиция привели к отрицанию новых философских идей и направлений, что не могло не сказаться на развитии ряда гуманитарных на­ук и общества в целом.

После XX съезда КПСС, в 60-е годы советские философы по­лучили возможность более свободно и продуктивно заниматься своим профессиональным делом. Идеологические органы ЦК КПСС продолжали осуществлять философскую цензуру, но не столь предвзято, как прежде. Абсолютное большинство филосо­фов, воспитанных в основном на трудах классиков марксизма- ленинизма, стремились к дальнейшему развитию их наследия, имеющихся в нем потенций.

Наиболее смелые и оригинальные философы ограничились приведением только таких положений марксизма-ленинизма, ко­торые согласовывались с их собственной позицией. Предприня­тые усилия привели к сокращению разрыва, который существо­вал между отечественной и мировой философией. О философии советского периода см. гл. 1.11.