Воля в темах Достоевского
Творчество и мировоззрение Достоевского уже развивались на той почве, в которой идеи свободы для русской культуры и ее образа бытия обретали свой политический, исторический, этический смысл (творчество Пушкина, политическая деятельность декабристов, вернувшихся с Отечественной войны).
Сам Достоевский посещал коммунистический кружок Петра- шевского, участвовал в философских дискуссиях, прочитав на одном из заседаний знаменитое письмо Белинского к Гоголю, ставшее впоследствии обвинительным материалом против него. После полицейской облавы, ставшей возможной благодаря внедрению шпиона в кружок и собранию компромата на его участников, Достоевский четыре года проводит в каторге как политический заключенный. После каторги начинается новый период творчества писателя, отправной точкой которого стали произведения «Записки из мертвого дома» и «Село Степанчиково и его обитатели». Достоевский всю жизнь размышлял о своем участии в кружке Петрашевского,философски и критически относясь не только к социалистическим идеям Фурье, но и к чужим идеалам, которые выдаются за всеобщие: «Целое человечество еще не выработало такого идеала, потому что образование, собственно, только в какой-нибудь двадцатой доле человече- ства.Нет, тогда только человечество и будет жить полною жизнию, когда всякий народ разовьется на своих началах и принесет от себя в общую сумму жизни какую-нибудь особенно развитую сторону»[232]. Тема воли для Достоевского была одним из главных предметов его мысли и творчества. Писатель был знаком с европейской интеллектуальной традицией и способом обращения с понятием воли. Вынужденный постоянно бороться против своих болезней, в числе которых эпилепсия, Достоевский брал на себя ответственность в труднейших жизненных обстоятельствах: обеспечение семьи погибшего брата, выплата долгов, издательство журнала «Время» (вскоре прекратившееся), творчество и обязанность перед редакторами журналов в отправке произведений в самых критических жизненных ситуациях.
«Разорвав с идеями Белинского, он не переставал обдумывать его идеи. Затем была каторга, которую он получил за чтение письма Белинского к Гоголю, был приговорен к расстрелу, пережил ужас готовой свершиться казни, но ни разу не сломался, не стал выпрашивать милости у власти. Думается, уже тогда родилась его формула, что свобода рождает ответственность»[233]. Автор статьи о Достоевском, Кантор, с определенным пафосом связывает формулу Достоевского с предпосылками к оправданию Бога. Однако вывод из формулы должен быть строго противоположен: полагание свободы в ответственности устраняет из горизонта свободы перспективу Бога: за свою свободу ответственен я, а не Бог. В отношении Достоевского к Богу и вере прав Тарковский: «Роднит ли Т. Манна с Достоевским что-либо? Безбожие. Может быть. Только оно у них разное. Достоевский хочет, но не может верить в Бога, - орган атрофировался»[234]. Достоевский полагал себя как пророка будущего.Обратимся к некоторым темам творчества писателя с определением смысла воли по Достоевскому. Достоевский был одним из первых писателей, кто в русской литературе сформулировал проблему власти в отношениях мужчины и женщины. В раннем произведении «Униженные и оскорбленные» подчеркивается возможность зримого и незримого управления со стороны женщин, активных в своем соблазнении и взятии в союзники всех слабостей и наивностей молодых людей: «Все решения и увлечения Алеши происходили от его чрезвычайной, слабонервной восприимчивости, от горячего сердца, от легкомыслия, доходившего иногда до бессмыслицы; от чрезвычайной способности подчиняться всякому внешнему влиянию и от совер
шенного отсутствия воли.. У него не было ни капли собственной воли; у ней было очень много настойчивой, сильно и пламенно настроенной воли, а Алеша мог привязаться только к тому, кто мог им властвовать и повелевать. Этим отчасти привязала его к себе Наташа.» . Вместе с тем, читаем в «Человеке без свойств» Роберта Музиля (вместе с Достоевским предсказывающем в будущем власть женщин): «Но при всей своей холодности и суровости, сменявшихся у нее восторженностью и сочетавшихся с беспредметно-пламенной волей, она обладала таинственной способностью влиять на него так, словно через нее поступали толчки с какой-то стороны, которую нельзя было указать в трехмерном пространстве»[235][236].
В романе «Подросток» Достоевский в лице одного из героев формулирует следующую мысль: «Поверь, жизнь всякой женщины, что бы она там ни проповедовала, это — вечное искание, кому бы подчиниться.так сказать жажда подчиниться. И заметь себе — без единого исключения»[237]. Высказанную мысль следует воспринимать как формализацию всех историй взаимоотношений и конфликтов полов, как выведенное с ходом жизни суждение мужчины. Достоевский мог читать Захер-Мазоха, у которого в «Венере в мехах» Ванда говорит: «Между тем я могла бы долго любить только того, перед кем я ползала бы на коленях»[238][239]. В свете сказанного смысл произведения «Венера в мехах» таков: женщина, не находя того, кому бы она могла подчиниться, сама обнаруживает в себе склонности и силы к подчинению другого: «Я чувствую, что во мне дремлют опасные склонности. а ты их пробуждаешь, и не в свою пользу, ты это должен же понять» . Следует привести точку зрения Алена Бадью на разделение и роль полов в любви: «Установим аксиоматически, что позиция женщины такова, что в случае изъятия из любви она оказывается затронутой бесчеловечностью»[240]. Через волю определим диспозицию высказываний: для Бадью феномен воли к воле раскрывается в как верность событию, в данном случае событию любви: «Любовь есть производство, в верности событию-встрече, истины про Двоицу»[241]. Из чего следует тождество воли к воле и любви как верности событию. Достоевский и Захер-Мазох идут другим путем, проходя через перипетии и страсти, и формулируя проблему власти женщин над мужчинами, для которых вся сложность ситуации заключается в отсутствии своей воли. Для обоих писателей любовь сопряжена с конфликтом и войной полов, на что делает акцент и Бадью: «Явсегда напоминаю о том, что любовь — кровопролитная процедура, которая может привести к насилию и убийствам»[242]. Описанная тема Достоевского далее активно развивается в русской литературе.
Следующая тема народной жизни раскрывает перипетии воли.
Одной из историй, составляющих фабулу произведения «Неточка Незванова», является история отчима Неточки, музыканта и выходца из народа: «Передо мной совершалась въявь отчаянная, лихорадочная борьба судорожно напряженной воли и внутреннего бессилия. Несчастный целые семь лет до того удовлетворялся одними мечтами о будущей славе своей, что даже не заметил, как потерял самое первоначальное в нашем искусстве, как утратил даже самый первоначальный механизм де-255 ла»[243]. Слова «судорожно напряженная воля» через союз «и» стоят рядом со словами «внутреннее бессилие», заостряя тот просвет, в котором воля должна проявиться в борьбе с инстинктами. Это обостренная борьба явно с преобладанием инстинктов (потому борьба отчаянная, лихорадочная) на фоне тщеславия отчима, грезящем о себе как талантливом музыканте, выдает его форменное безволие.
В произведениях Достоевского продолжается жизнь народа во всех своих порой нелепых противоречиях, что не мог критически не замечать писатель. Однако именно в народной жизни, пребывая на каторге, Достоевский смог увидеть волевого человека и составить его образ, тем самым давая возможность в исследовании раскрыть эстетизацию воли, по Достоевскому. В «Записках из мертвого дома» Достоевский пишет о каторжнике Орлове, пойманном за побег и подвергшемся наказанию палками: «Это был злодей, каких мало, резавший хладнокровно стариков и детей, — человек с страшной силой воли и с гордым сознанием своей силы. очевидно, внутренняя, душевная его энергия сильно помогала натуре.никогда в жизни я не встречал более сильного, более железного характером человека, как он.. Эта была на яву полная победа над плотью. Видно было, что этот человек мог повелевать собою безгранично, презирал всякие муки и наказания и не боялся ничего на свете. В нем вы видели одну бесконечную энергию, жажду деятельности, жажду мщения, жажду достичь предположенной цели. На все он смотрел как-то неожиданно спокойно, как будто не было ничего на свете, что бы могло удивить его»[244].
В Орлове Достоевский признал человека с волей, как более он не признавал полной воли ни в одном из своих персонажей. Резонный вопрос об эстетизации воли: к чему может стремиться и чего может желать человек страшной силы воли, такой как Орлов? Ответ один: свободы. Это желание свободы (воли) отражено в самой фамилии Орлова, наводящей натот же самый образ орла, который имел Пушкин в своем стихотворении «Узник». Персонаж Орлова представляет собой эстетизацию воли, по Достоевскому. Эстетизация проявляется здесь в удивлении самого рассказчика (по сути дела, самого Достоевского) перед волей беглого каторжника. Птица орел присутствует и в дальнейшем повествовании: «Проживал у нас тоже некоторое время в остроге орел (карагуш), из породы степных небольших орлов.Заговорили, что надо вынести орла. - вместимо, птица вольная, суровая, не приучишь к острогу-то. - ему знать, черта в чемодане не строй. Ему волю подавай, заправскую волю-волюшку. Орла сбросили с валу в степь. - Знамо дело, воля. Волю почуял. Слобода значит»[245]. Орел вызывает удивление и уважение каторжников (в противоположность живущей в остроге собаки) своей видимой гордостью. В нем каторжники видят свою желанную свободу, поэтому выпуская его из острога, то и дело говорят о воле, на которой теперь оказался раненый орел, словно унося с собой волю каторжников к свободе.
Достоевский создавал своих героев, в которых пытался сосредоточить общие черты поколения, вывести образ человека своего времени и эпохи, одним из которых становится подпольный человек, раскрывающий собой тему личного бунта против мира: «Вы кричите (если только еще удостоите меня вашим криком), что ведь тут никто с меня воли не снимает; что тут только и хлопочут как-нибудь устроить, чтоб воля моя сама, своей собственной волей, совпадала с моими нормальными интересами, с законами природы и с арифметикой. Эх, господа, какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и до арифметики, когда будет одно только дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет.
Такая ли своя воля бывает!»[246]. В лице подпольного человека Достоевский полемизирует с господствующими в Европе концепциями о свободе воле, прописывающими на табличке открытых науками законов ее условия, главным из которых оказывается соблюдение нормальности интересов.В видении ситуации следует пойти дальше, к современности, отмечая, что подпольный человек заочно полемизирует с компатибилизмом — направлением, совмещающим детерминизм и свободу воли: «Задача философа, совмещающего свободу и предопределение, — показать, что предопределение соответствующими факторами (качества Бога, законы природы и прошлое мира, методические принципы вроде принципа достаточного основания) не вредит, а возможно, и необходимо для нашей свободы: такая позиция называется компатибилизмом»[247]. Подпольный человек до странности раскрывает новый взгляд на компатибилизм, предугадывая и предвосхищая его возможное превращение и отождествление предопределения с нормальностью интересов. Нормальность интересов же в лоне англо-саксонской мысли может быть поня
та как капитализм, так что необходимо поставить вопрос о будущем этого направления мысли, которое, возможно, в конце концов, придет к предопределению свободы воли необходимой зависимостью от нормальности человеческой жизни. Что в своей сути означает история и жизнь подпольного человека, который держит и видит перед собой в своем подполье свои неудачи, свои прихоти, который определяет свою жизнь как свои же довлеющие обстоятельства? «Ведь чтоб начать действовать, нужно быть совершенно успокоенным предварительно, и чтоб сомнений уж никаких не оставалось. Ну а как я, например, себя успокою? Где у меня первоначальные причины, на которые я упрусь, где основания? Откуда я их возьму? Я упражняюсь в мышлении, а следственно, у меня всякая первоначальная причина тотчас же тащит за собой другую, еще первоначальнее, и так далее в бесконечность. Такова именно сущность всякого сознания и мышления»[248]. Подпольный человек подходит к определению сущности сознания.
В феномене подполья можно увидеть инверсию тождества бытия и мышления. Бытие подпольного человека означает превращение в довлеющие обстоятельства себя самого, борьбу против себя самого, рождающую злобу и личный протест против мира: «Свое собственное, вольное и свободное хотенье, свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хотя бы даже до сумасшествия, — вот это все и есть самая, пропущенная, самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит и от которой все системы и теории постоянно разлетаются к черту»[249]. В подпольном существовании он познает сущность сознания. Подпольный человек не договаривает до конца свою мысль о причинах мышления (может, лжет), в конце концов, он приходит к основанию своего бытия — жизни по своей воле.
Рассмотрим тему фантастического у Достоевского. В «Игроке» Достоевский пишет от имени главного героя Алексея Ивановича: «В последнее время, этак недели две, даже три, я чувствую себя нехорошо: больным, нервным, раздражительным, фантастическим и, в иных случаях, теряю совсем над собой волю»[250]. Если болезненность, нервность, раздражительность и замыкающая их фантастичность становятся причинами утраты воли, то уместно задаться вопросом о состоянии самого Алексе Ивановича. Оно осознается самим Алексеем Ивановичем как стояние вблизи катастрофы, катализатором которой оказывается страстная любовь к Полине — падчерице генерала. Поистине трагическое состояние персонажа не ведет ни к очищению, ни к освобождению. Предоставленный самому себе в своих мыслях и действиях, все чаще он произносит слово катастрофа: «Я думаю, я лежал с полчаса навзничь, закинув за голову ру
ки. Катастрофа уже разразилась, было о чем подумать»263. Но именно в этом предчувствии катастрофы и постоянной беготне по улицам Рулетенбурга главный герой встречается со своими фантастическими прозрениями (после того, как Полина пришла в его номер): «Да, иногда самая дикая мысль, самая с виду невозможная мысль, до того сильно укрепляется в голове, что ее принимаешь наконец за что-то осуществимое. Мало того: если идея соединяется с сильным, страстным желанием, то, пожалуй, иной раз примешь ее наконец за нечто фатальное, необходимо, предназначенное, за нечто такое, что уже не может не быть и не случиться! Может быть, тут есть еще что-нибудь, какая-нибудь комбинация предчувствий, какое-нибудь необыкновенное усилие воли, самоотравление собственной фантазией или еще что-нибудь — не знаю»264.
Сам герой не различает в своем кураже (удаче большого выигрыша на рулетке), усилие ли воли (необыкновенное) это. Если Герберт Спенсер рассматривал волю как особенное чувство, как трансформированный инстинкт, то Достоевский сближает здесь усилие воли скорее с интуицией, предчувствием, близким к озарению, пусть и в предкатастрофическом состоянии героя, которое делает эту же интуицию фатальной, соединенной со страстью любовного желания. Эта страсть является порождающим началом поведения, обреченного на страдание. По Достоевскому, вести запись своего прошлого, значит, освобождаться, очищаться от пережитого зла. Это изменение самого себя (переделывание). Так Алексей Иванович возвращается к своим заметкам — к пути очищения: «Вот уже целый месяц прошел, как я не притрагивался к этим заметкам моим, начатым под влиянием впечатлений, хотя и беспорядочных, но сильных. Катастрофа, приближение которой я тогда предчувствовал, наступила действительно, но во сто раз круче и неожиданнее, чем я думал»265. Итак, рассмотрев несколько тем, мы только останавливаемся перед бытием, в котором воля получает свой смысл через творчество Достоевского.
3.4
Еще по теме Воля в темах Достоевского:
- Воля господина в трактовке Гегеля
- 3.6.2. Дионисийство Ницше
- Поиск определения воли
- Две воли Христа
- Пушкин и Лермонтов о воле
- Шопенгауэр: эстетическое безвольное созерцание
- 4.3.1 Мировоззрение: практическая формализация
- Безволие — отступление перед реальностью
- Эстетические мифологемы Платона
- Решительность
- Самообладание
- Картезианское решение проблемы воли
- Понимание воли в русской народной культуре
- 3.9. Диалектическое познание.
- Идея: теоретическая формализация
- ЗАКЛЮЧЕНИЕ
- Психология