<<
>>

Эстетизм фаустовской воли

Если сомнение останавливает заблуждение воли и является началом для действий разу­ма, существующего сначала в режиме нерешительности в суждениях, то состояние сомнения души в степени своей глубины можно назвать трагическим состоянием.

Уместно задаться во­просом о разрешении этого состояния, о катарсисе. Только это теперь катарсис не античной души, но фаустовской, по словам Шпенглера, составляющий эстезис фаустофской воли: «Ан­тичная «душа» — это чистое присутствие, чистое σώμα, неподвижное точечное бытие. Самое ужасное, что может случиться — видеть как это бытие оказывается поставленным под сомне­ние вследствие зависти богов, слепого рока, который подобно молнии без разбора может разра­зиться над каждым. Это сотрясает самые основы античного существования, между тем как фау­стовского, отваживающегося на все человека это-то как раз и оживляет. Потребовались все эстетические усилия и произвол барокко и классицизма. чтобы убедить нас в необходимости этого душевного основания (катарсического равновесия) также и для нашей трагедии, и это при том, что ее действие строго противоположно античной, что она избавляет не от пассивных пе­реживаний, но вызывает на свет, возбуждает и доводит до предела активные динамические пе­реживания, что она пробуждает пра-чувства энергичного человеческого существования: свире­пость, радость от напряжения, опасности, насилия, победы, преступления, ощущения счастья победителя и искоренителя — чувства, которые спали в глубине всякой нордической души с эпохи викингов, деяний Гогенштауфенов и Крестовых походов»[163].

Итак, освобождение от заблуждений, иллюзий, ошибок, невежества и незнания, начина­ющееся с глубокого состояния сомнения разума, рождает волю к сопротивлению и преодоле­нию все тех обстоятельств, что действуют против истины: «Преодоление сопротивления — это скорее типичное побуждение западной души.

Имеется спрос на деятельность, решимость, са­моутверждение; борьба против уютного переднего плана жизни, против сиюминутных впечат­лений, против близкого, осязаемого, легкого, осуществление того, чему свойственны всеобщ­ность и длительность, что в душевном плане соединяет прошлое и будущее — вот содержание всех фаустовских императивов начиная с самых ранних дней готики и до Канта с Фихте, а по­сле них — к этосу колоссальных силовых и волевых проявлений наших городов, экономиче­ских институций и нашей техники. Carpediem [пользуйся моментом (лат.)], ублаготворенное бытие античной точки зрения представляет собой полную противоположность тому, что вос­

принимали в качестве единственно ценного Гете, Кант, Паскаль, что виделось таковым как церкви, так и вольнодумству — а именно деятельному, борющемуся, преодолевающему бы­тию»19 . Таким образом, Шпенглер говорит о катарсическом эффекте фаустовской воли: ощу­щении счастья победителя.

Шпенглер в представлении произведений искусства от архитектуры до литературы, че­рез проблемы философии и научные открытия раскрывает образ фаустовской воли и западной души: «То, что фаустовская культура является культурой воли, есть лишь иное выражение пре­имущественно исторической предрасположенности ее души»[164][165][166]. Классические философские системы как воплощение культуры воли имеют еще одну отличительную черту: непременную связь с эстетикой: «Классическая философия включала в себя эстетику как необходимую ре­флексивную позицию, объединяющую необходимость и свободу в философии Канта, представ­ляющую полноту бытия в понимании универсума как произведения в философии Шеллинга, философию конкретного этапа становления абсолютной идеи в философии Гегеля» . Обра­тимся к философии Шеллинга и Гегеля, выражающим эстетизм фаустовской воли. В раскрытии метафизики воли, по Шеллингу, имеется возможность введения такого понятия как перенапря­жение воли. Оно проявляется, когда человек вовлечен в искушения, которым он, однако, не может противостоять.

Они формируют индивидуальную волю человека, которой он познает зло. Единству, в котором человек познает себя свободно, предшествует разъединение — пере­напряжение воли, питающейся искушениями, что рождает оппозицию добра и зла: «Если бы не было разъединения начал, единство не могло бы обнаружить свое всемогущество; не будь раз­лада, не могла бы стать действительной любовь. Человек вознесен на такую вершину, на кото­рой он в равной степени содержит в себе источник своего движения в сторону добра и в сторо­ну зла; связь начал в нем не необходима, а свободна. Он находится на перепутье: что бы он ни выбрал, решение будет его деянием, но не принять решения он не может, так как Бог необхо­димо должен открыться и так как в творении вообще не может оставаться ничего двойственно­го. Вместе с тем Он как будто и не может выйти из этого состояния нерешительности именно потому, что оно таково. Поэтому должно быть некое общее основание влечения к злу, искуше­ния, хотя бы для того, чтобы сделать в нем живыми, т.е. довести до его сознания, оба нача- ла»[167]. Шеллинг описывает ситуацию нерешительности со всеми ее притязаниями быть консти­туирующей для самости человека. Эта ситуация или состояние осмысляется метафизически, то есть разрешается в высших состояниях свободы, на которые только способен человек.

Для прояснения ситуации перенапряжения воли логично перейти к другому понятию, более известному, а именно возбуждению. Возбуждение, отличаясь от напряжения воли, кото­рое порождает разум в борьбе с искушениями, питается различного рода влечениями, страстя­ми, аффектами. Подобное возбуждение — это перенапряженная воля, обособляющая человека в его индивидуальном существовании. Одновременно с ней, в человеке пробуждается сознание нерешительности (разделение себя), связанное с отсутствием уверенности преодолеть зло. При этом, разделенность, как и ее преодоление, понимаются Шеллингом как необходимое условие жизни. Риски существования велики, так как здесь человек ищет самого себя, для чего стре­мится совершить правильный (истинный выбор).

Шеллинг рассуждает о познании нерешительности метафизически, тем самым, он де­монстрирует предельную степень накала ситуации, когда преодоление, то есть решение, стано­вится деянием. Состояние нерешительности возникает на противоречии, рожденным познанием зла и его преодолением. К этому состоянию причастен и страх: «Самый страх, свойственный жизни, гонит человека из центра, для пребывания в котором он создан; ибо этот центр в каче­стве чистейшей сущности всякой воли есть всепожирающий огонь для каждой особенной воли; чтобы жить в нем, человек должен умереть для всякой особенности, поэтому попытка выйти из центра на периферию и искать там покой для своей самости почти необходима. Отсюда и все­общая необходимость греха и смерти как действительного отмирания особенности, пройти че­рез которое, как через огонь, должна, чтобы очиститься, каждая человеческая воля» . Итак, метафизической оказывается сущность воли, по Шеллингу - прабытие: «В ней (свободе), утверждает автор, находится последний потенциирующий акт, посредством которого вся при­рода преображается в ощущение, в интеллигенцию, наконец в волю. В последней, высшей ин­станции нет иного бытия, кроме воления. Воление есть прабытие, и только к волению прило­жимы все предикаты этого бытия: безосновность, вечность, независимость от времени, само­утверждение. Вся философия стремится лишь к тому, чтобы найти это высшее выражение» . Шеллинг говорит о катарсическом эффекте воли: освобождении от своей особенной воли и по­знании бытия как воления.

Метафизические суждения Шеллинга по-своему экзистенциальны. Шеллинг формализу­ет проявление воли в единой и всеобщей для человека форме свободы как возможности позна­ния добра и зла: «Реальное же и живое понятие свободы заключается в том, что она есть спо­собность к добру и злу» . Метафизика есть открытие и утверждение единой и универсальной свободы для всех проявлений воли. Метафизическая форма свободы для Шеллинга своим со- [168][169][170]

держанием имеет внутренние противоречия, свои трансформации и деформации, образующие вокруг пантеизма Шеллинга ауру рождения порядка из хаоса, разума из неразумия: «Вслед­ствие вечного деяния самооткровения в мире, каким мы его теперь видим, все есть правило, по­рядок и форма; однако в основе его лежит беспорядочное, и кажется, что оно когда-либо может вновь вырваться наружу; нет уверенности в том, что где-либо порядок и форма суть изначаль­ное; все время представляется, будто упорядочено лишь нечто хаотичное.

Это и есть непости­жимая основа реальности вещей, никогда не исчезающий остаток, то, что даже ценой величай­ших усилий не может быть разложимо в разуме, но вечно остается в основе вещей. Из этого от­даленного от неразумного порожден разум в собственном смысле слова. Без предшествующего мрака нет реальности твари; тьма — ее необходимое наследие»[171]. Итак, близкое присутствие и соседство разума и неразумного, что всегда остается в разуме раскрывает метафизически со­стояние и преодоление нерешительности, поиск и определение своей самости.

2.7.

<< | >>
Источник: Аленевский Илья Андреевич. Эстетизация трактовки воли в современном философском дискурсе. Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. Санкт-Петербург - 2018. 2018

Еще по теме Эстетизм фаустовской воли:

  1. Две воли Христа
  2. Научные исследования в перспективе вопроса о сущности воли
  3. Поэзия воли Платонова
  4. 4.3. Теория воли
  5. Поиск определения воли
  6. 2.8 Эстетизация воли Ницше
  7. Понимание воли в русской народной культуре
  8. Катарсический эффект воли
  9. Картезианское решение проблемы воли
  10. Эстетизация (трактовки) воли
  11. Раскрытие феномена воли