Эстетизм фаустовской воли
Если сомнение останавливает заблуждение воли и является началом для действий разума, существующего сначала в режиме нерешительности в суждениях, то состояние сомнения души в степени своей глубины можно назвать трагическим состоянием.
Уместно задаться вопросом о разрешении этого состояния, о катарсисе. Только это теперь катарсис не античной души, но фаустовской, по словам Шпенглера, составляющий эстезис фаустофской воли: «Античная «душа» — это чистое присутствие, чистое σώμα, неподвижное точечное бытие. Самое ужасное, что может случиться — видеть как это бытие оказывается поставленным под сомнение вследствие зависти богов, слепого рока, который подобно молнии без разбора может разразиться над каждым. Это сотрясает самые основы античного существования, между тем как фаустовского, отваживающегося на все человека это-то как раз и оживляет. Потребовались все эстетические усилия и произвол барокко и классицизма. чтобы убедить нас в необходимости этого душевного основания (катарсического равновесия) также и для нашей трагедии, и это при том, что ее действие строго противоположно античной, что она избавляет не от пассивных переживаний, но вызывает на свет, возбуждает и доводит до предела активные динамические переживания, что она пробуждает пра-чувства энергичного человеческого существования: свирепость, радость от напряжения, опасности, насилия, победы, преступления, ощущения счастья победителя и искоренителя — чувства, которые спали в глубине всякой нордической души с эпохи викингов, деяний Гогенштауфенов и Крестовых походов»[163].Итак, освобождение от заблуждений, иллюзий, ошибок, невежества и незнания, начинающееся с глубокого состояния сомнения разума, рождает волю к сопротивлению и преодолению все тех обстоятельств, что действуют против истины: «Преодоление сопротивления — это скорее типичное побуждение западной души.
Имеется спрос на деятельность, решимость, самоутверждение; борьба против уютного переднего плана жизни, против сиюминутных впечатлений, против близкого, осязаемого, легкого, осуществление того, чему свойственны всеобщность и длительность, что в душевном плане соединяет прошлое и будущее — вот содержание всех фаустовских императивов начиная с самых ранних дней готики и до Канта с Фихте, а после них — к этосу колоссальных силовых и волевых проявлений наших городов, экономических институций и нашей техники. Carpediem [пользуйся моментом (лат.)], ублаготворенное бытие античной точки зрения представляет собой полную противоположность тому, что воспринимали в качестве единственно ценного Гете, Кант, Паскаль, что виделось таковым как церкви, так и вольнодумству — а именно деятельному, борющемуся, преодолевающему бытию»19 . Таким образом, Шпенглер говорит о катарсическом эффекте фаустовской воли: ощущении счастья победителя.
Шпенглер в представлении произведений искусства от архитектуры до литературы, через проблемы философии и научные открытия раскрывает образ фаустовской воли и западной души: «То, что фаустовская культура является культурой воли, есть лишь иное выражение преимущественно исторической предрасположенности ее души»[164][165][166]. Классические философские системы как воплощение культуры воли имеют еще одну отличительную черту: непременную связь с эстетикой: «Классическая философия включала в себя эстетику как необходимую рефлексивную позицию, объединяющую необходимость и свободу в философии Канта, представляющую полноту бытия в понимании универсума как произведения в философии Шеллинга, философию конкретного этапа становления абсолютной идеи в философии Гегеля» . Обратимся к философии Шеллинга и Гегеля, выражающим эстетизм фаустовской воли. В раскрытии метафизики воли, по Шеллингу, имеется возможность введения такого понятия как перенапряжение воли. Оно проявляется, когда человек вовлечен в искушения, которым он, однако, не может противостоять.
Они формируют индивидуальную волю человека, которой он познает зло. Единству, в котором человек познает себя свободно, предшествует разъединение — перенапряжение воли, питающейся искушениями, что рождает оппозицию добра и зла: «Если бы не было разъединения начал, единство не могло бы обнаружить свое всемогущество; не будь разлада, не могла бы стать действительной любовь. Человек вознесен на такую вершину, на которой он в равной степени содержит в себе источник своего движения в сторону добра и в сторону зла; связь начал в нем не необходима, а свободна. Он находится на перепутье: что бы он ни выбрал, решение будет его деянием, но не принять решения он не может, так как Бог необходимо должен открыться и так как в творении вообще не может оставаться ничего двойственного. Вместе с тем Он как будто и не может выйти из этого состояния нерешительности именно потому, что оно таково. Поэтому должно быть некое общее основание влечения к злу, искушения, хотя бы для того, чтобы сделать в нем живыми, т.е. довести до его сознания, оба нача- ла»[167]. Шеллинг описывает ситуацию нерешительности со всеми ее притязаниями быть конституирующей для самости человека. Эта ситуация или состояние осмысляется метафизически, то есть разрешается в высших состояниях свободы, на которые только способен человек.
Для прояснения ситуации перенапряжения воли логично перейти к другому понятию, более известному, а именно возбуждению. Возбуждение, отличаясь от напряжения воли, которое порождает разум в борьбе с искушениями, питается различного рода влечениями, страстями, аффектами. Подобное возбуждение — это перенапряженная воля, обособляющая человека в его индивидуальном существовании. Одновременно с ней, в человеке пробуждается сознание нерешительности (разделение себя), связанное с отсутствием уверенности преодолеть зло. При этом, разделенность, как и ее преодоление, понимаются Шеллингом как необходимое условие жизни. Риски существования велики, так как здесь человек ищет самого себя, для чего стремится совершить правильный (истинный выбор).
Шеллинг рассуждает о познании нерешительности метафизически, тем самым, он демонстрирует предельную степень накала ситуации, когда преодоление, то есть решение, становится деянием. Состояние нерешительности возникает на противоречии, рожденным познанием зла и его преодолением. К этому состоянию причастен и страх: «Самый страх, свойственный жизни, гонит человека из центра, для пребывания в котором он создан; ибо этот центр в качестве чистейшей сущности всякой воли есть всепожирающий огонь для каждой особенной воли; чтобы жить в нем, человек должен умереть для всякой особенности, поэтому попытка выйти из центра на периферию и искать там покой для своей самости почти необходима. Отсюда и всеобщая необходимость греха и смерти как действительного отмирания особенности, пройти через которое, как через огонь, должна, чтобы очиститься, каждая человеческая воля» . Итак, метафизической оказывается сущность воли, по Шеллингу - прабытие: «В ней (свободе), утверждает автор, находится последний потенциирующий акт, посредством которого вся природа преображается в ощущение, в интеллигенцию, наконец в волю. В последней, высшей инстанции нет иного бытия, кроме воления. Воление есть прабытие, и только к волению приложимы все предикаты этого бытия: безосновность, вечность, независимость от времени, самоутверждение. Вся философия стремится лишь к тому, чтобы найти это высшее выражение» . Шеллинг говорит о катарсическом эффекте воли: освобождении от своей особенной воли и познании бытия как воления.
Метафизические суждения Шеллинга по-своему экзистенциальны. Шеллинг формализует проявление воли в единой и всеобщей для человека форме свободы как возможности познания добра и зла: «Реальное же и живое понятие свободы заключается в том, что она есть способность к добру и злу» . Метафизика есть открытие и утверждение единой и универсальной свободы для всех проявлений воли. Метафизическая форма свободы для Шеллинга своим со- [168][169][170]
держанием имеет внутренние противоречия, свои трансформации и деформации, образующие вокруг пантеизма Шеллинга ауру рождения порядка из хаоса, разума из неразумия: «Вследствие вечного деяния самооткровения в мире, каким мы его теперь видим, все есть правило, порядок и форма; однако в основе его лежит беспорядочное, и кажется, что оно когда-либо может вновь вырваться наружу; нет уверенности в том, что где-либо порядок и форма суть изначальное; все время представляется, будто упорядочено лишь нечто хаотичное.
Это и есть непостижимая основа реальности вещей, никогда не исчезающий остаток, то, что даже ценой величайших усилий не может быть разложимо в разуме, но вечно остается в основе вещей. Из этого отдаленного от неразумного порожден разум в собственном смысле слова. Без предшествующего мрака нет реальности твари; тьма — ее необходимое наследие»[171]. Итак, близкое присутствие и соседство разума и неразумного, что всегда остается в разуме раскрывает метафизически состояние и преодоление нерешительности, поиск и определение своей самости.2.7.
Еще по теме Эстетизм фаустовской воли:
- Две воли Христа
- Научные исследования в перспективе вопроса о сущности воли
- Поэзия воли Платонова
- 4.3. Теория воли
- Поиск определения воли
- 2.8 Эстетизация воли Ницше
- Понимание воли в русской народной культуре
- Катарсический эффект воли
- Картезианское решение проблемы воли
- Эстетизация (трактовки) воли
- Раскрытие феномена воли