2.8 Эстетизация воли Ницше

Возвращение к видению человека происходит у Ницше в радикальном проекте преодо­ления метафизики, который не осуществим для человека, но для сверхчеловека. Ситуацию кри­зиса человека можно охватить через два утверждения Ницше: «Тут нет иного выбора.

наверх — либо вниз, как червь, презренный, ничтожный, растоптанный. Надо иметь против се-

187

бя тиранов, чтобы самому стать тираном, то есть свободным» . Далее в 868 афоризме Ницше

формулирует проблему выбора для человека, раскрывая будущее Европы в перспективе своих идей: «Общий вид будущего европейца: таковой как интеллигентнейшее рабское животное, очень работящий, в сущности очень скромный, любопытен до невозможности, разнообразен, изнежен, слабоволен — космополитический хаос аффектов и умственных способностей. Как прикажете из него извлечь более сильный вид? Да еще и с классическим вкусом. Классический вкус — это воля к упрощению, усилению, к очевидности счастья, к ужасающему, мужество к психологической наготе (упрощение есть производная воли к силе, к усилению; раскрытие оче­видности счастья, равно как и наготы,— производное воли к ужасающему.). Чтобы вырвать себя из того хаоса к этому становлению — для этого потребно понуждение: должно иметь вы­бор либо сгинуть, либо пробиться наверх» . В извлечении сильного вида Ницше эстетизирует

волю, с которой нужно пробраться наверх, к высшему типу человека, исторически воплощен­ному в Цезаре: «Короткое существование красоты, гения, Цезаря есть явление sui generis; тако­го рода вещи не передаются по наследству.Источник этого явления заключается не в каком- нибудь особенном фатуме или «злой воле» природы, а в самом понятии — "высший тип"; выс­ший тип представляет несравненно большую сложность — большую сумму координированных элементов, и сообразно этому дисгрегация становится несравненно вероятнее. Гений — это са-

189

мая совершенная машина, какая только существует, а следовательно и самая ломкая» .

В афоризме 770 возможные варианты выбора сведены к двум взаимоисключающим: ли­бо сгинуть, либо пробиться наверх. В 868 афоризме этот выбор взвешивается в своем философ­ском и историческом значении для человечества. Выбор, перед которым останавливается Ниц­ше и перед которым останавливает человека, обставлен и окружен всеми соответствующими характеристиками и вопросами, радикально ставящими вопрос о свободе, степени сопротивле­ния: «Та степень сопротивления, которую надо преодолевать постоянно, чтобы оставаться наверху, и есть мера свободы, как для отдельного человека, так и для обществ; а именно свобо­да, приложенная как позитивная власть, как воля к власти. Исходя из этого, высшая форма ин­дивидуальной свободы, суверенитет, должна произрастать не далее, чем в пяти шагах от своей противоположности, там, где опасность рабства развесила над всем сущим добрую сотню своих домокловых мечей»^{[186][187][188]}. Опасность рабства — сознаваемые давящие обстоятельства стояния пе­ред выбором.

188

189

190

Обостренное видение ситуации человека не может не сопровождаться разрушением тех позиций, что уводят и препятствуют таковому. Самоопределение субъекта Ницше разрушает своим известным методом, воспринятым в качестве необходимого философией после Ницше, а именно философствования молотом: «Из области знаменитых "внутренних фактов". которые, казалось, являются порукой за причинность, первым и самым убедительным является факт воли как причины: концепция сознания ("духа") как причины, а еще позже концепция Я ("субъекта") как причины родились лишь впоследствии, после того, как причинность была установлена во­лей как данность, как эмпирия...

Опыт стояния перед выбором, который онтологически прорабатывает Ницше, не может иметь своего разрешения в субъекте, концепции Я. Здесь следовало бы поставить вопрос о са­мообладании, что придает силе стояния длительную выдержку. Для Ницше этот вопрос связан с жизненными источниками, что мобилизуются в этой ситуации. Проявление разумного само­обладания (обуздания себя) философ ставит под сомнение, приходя к его последнему мотиву — борьбе страстей между собой: «.что вообще возникает желание обуздать силу влечения, от нас никак не зависит, и тут уже все равно, какой метод выбрать и принесет ли он успех или нет. Во всем этом процессе наш разум, скорее, явно представляет собою лишь слепое орудие како­го-то иного влечения — соперника того, которое мучает нас своей яростью, и это иное влечение может оказаться и желанием покоя, и страхом стыда и остальных скверных последствий, и лю­бовью . Ницше в описании воли обращается к анализу страстей, подобно тому, как стоики

выработали теорию страстей и обосновали практику освобождения от них (обретение бесстра­стия). Но Ницше сомневается в возможности управлять страстями, вследствие тотальности их существования в человеке, соединенности и переплетения друг с другом. Философ ставит под вопрос сам мотив борьбы, на месте которого он обнаруживает еще более сильную страсть. Во­прос о стойкости Ницше формулирует, исходя из центра, — кризисного состояния перед выбо­ром: «Людям, до которых мне хоть сколько-нибудь есть дело, я желаю пройти через страдания, покинутость, болезнь, насилие унижения — я желаю, чтобы им не остались неизвестны глубо­кое презрение к себе, муки неверия в себя, горечь и пустота преодоленного; я им нисколько не сочувствую, потому, что желаю им единственного, что на сегодня способно доказать, имеет че­ловек цену или не имеет: в силах ли он выстоять»^[189].

Но, как мы показывали ранее, самообладание есть не что иное, как возможность эффек­тивного контроля и управления, так что в экстремальной кризисной ситуации человека пре­кращаются ее разрушающие воздействия на него. Однако Ницше преследует иную цель — рас­положить стойкость и выдержку в кризисной ситуации таким образом, чтобы высвободить ин­стинкты как главный источник жизни, поддерживающий в активности саму ситуацию. В ней предполагается переоценка ценностей: «Но всякий, кто дал себе труд основательно поразмыс­лить над тем, где и как это растение " человек" произрастало до сих пор наилучшим образом, должен понять, что происходило это как раз при обратных условиях: что для этого опасность его положения должна усугубиться до невероятия, его сила воображения и изобретательность должны пробиваться из-под долгого ига невзгод и лишений, его воля к жизни должна перерасти в волю к власти и даже владычеству, что риск, суровость, насилие, опасность в темном переул­ке и в сердце, неравенство прав, скрытность, стоицизм, искусство испытателя, искусы и дья­вольщина всякого толка,— короче, прямая противоположность всем вожделенным стадным благодатям только и есть необходимая предпосылка для возвышения человека такого типа. Подготовить обратную переоценку ценностей для грядущего сильного вида людей высшей ду­ховности и силы воли, медленно, осторожно, исподволь высвобождая для этой цели в людях множество прежде обузданных и оболганных инстинктов,— кто размышляет над тем же, тот заодно с нами, людьми "вольной мысли" — впрочем, совсем иного свойства, нежели прежние "вольнодумцы", ибо у тех были прямо противоположные цели»^[190]. Инстинкты создают экзи­стенциальную возможность проявления воли, подготавливая (питая) своей силой решающий выбор.

Воля самой долгой выдержки требует столь же величайшей ответственности. Ницше осуществляет еще одну эстетизацию творческой воли: «Лишь у таких натур, как Цезарь и Наполеон, еще как-то чувствуется "творческая отвлеченность" в работе над их мрамором, сколько бы человеческих жертв она не стоила. Где-то на этой дороге — будущее высших лю­дей: нести величайшую ответственность и не сломиться под ее грузом»¹⁹⁶. Готовое произве­дение эстетизации воли Ницше — это сотворенный из идеалов различных культур правитель: «Воспитание тех властных добродетелей правителя, которые способны возобладать и над его благосклонностью, и над его состраданием, великие доблести наставника. аффект творца воз­нести на самый верх — довольно ваять только из мрамора! Исключительное и сверхвластное положение этих существ в сравнении с прежними правителями: римский кесарь с душою Хри- ста»¹⁹⁷. Фиксируя ключевой образ воли к власти, необходимо сравнить его с образом Диониса. Ключевой вопрос: как вбирает в себя римская культура воли в философии Ницше образ антич­ногобога Диониса?

Феноменологическое освещение экзистенциальной ситуации человека с опорой на фило­софию Ницше предполагает определение установок, что составляют полюс и центр напряже­ния воли. Установка к действию активна как слаженный и действенный строй речи, в котором слышится слово самой воли. Обращаясь к Ницше, непременно встает вопрос об описании воли в установке к действию, сложении речи, обретении собственного голоса: «[Мой новый путь к «да»]: «Философия, как я прежде ее понимал и жил, есть добровольное гостевание на прокля­тых и нечестивых сторонах сущего. Из долгого опыта, приобретенного в этом скитании по льдам и пустыням, я научился на все, что прежде посягало на философствование, смотреть ина­че: скрытая история философии, вся психология великих ее имен открылась мне в новом свете. "Сколько истины вынесет, на сколько истины отважится данный ум? " — вот вопрос, став­ший для меня главным мерилом значения и ценности. Заблуждение — это трусость. всякое достижение познания есть следствие мужества, суровости к себе, чистоты перед собой. По­добная экспериментальная философия, какой я ее живу, на пробу предвосхищает даже возмож­ности принципиального нигилизма: однако это вовсе не означает, что она останавливается на отрицании, на "нет", на воле к "нет". Она, напротив и в гораздо большей мере, хочет дойти как раз до обратного, пробиться до дионисийского да-сказания миру как он есть, без изъятий, ис­ключений и разбора,— она хочет вечного круговорота все тех же вещей, той же логики и нело­гичности узлов и хитросплетений. Высшее состояние, которого может достигнуть философ, — это относиться к сущему дионисийски. Моя формула этого состояния: amor fati. » .

¹⁹⁶Там же, с. 523.

¹⁹⁷Там же, с. 525.

198

Там же, с.545.

Обостренная ситуация выбора вновь и вновь возвращает к кризису человека, но преодолевается решительностью утверждения жизни, в чем раскрывается ключевое слово решительности: «Да» жизни.

Последнее суждение Ницше раскрывает трагическое измерение ситуации раскола созна­ния перед выбором во всем страхе и величии: «Я поставил сознание перед картинами столь страшными, что всякое "эпикурейское удовольствие" при этом невозможно. Лишь дионисий­ской радости достанет на это — только я по-настоящему открыл трагическое»^[191]. Здесь необхо­димо разобраться с феноменологией воли к власти. Исходя из самых начал описания воли, сле­дует говорить о самообладании, решительности и поступке, в которых она последовательно может проявиться. Оно, с одной стороны, — является напряжением, что отличает каждое про­явление воли, возникающее в сближении цели и установки к действию, в которых сосредоточен человек. С другой стороны, — воля как энергия способна сосредотачиваться человеком в опре­деленный сгусток или пучок и направляться к поставленной цели, достижение которой совпа­дает с осуществлением поступка. Так раскрывается феномен воли к воле: в реализации уста­новки как достижении цели воля проявляется в самообладании. Уверенность в достижении уже поставленной цели как основа решимости питается волей, проявленной в самообладании (хлад­нокровии). В решимости воля собирается в пучок энергии, которая направляется к цели, дости­жением которой является поступок. В нем человек свободно владеет целью, воля проявляется здесь как энергия, точное целевое действие. Если мы оказываемся в кризисной ситуации стоя­ния перед выбором, — в нерешительности, которую должно преодолеть, то встаем к пределу своей возможности быть. Здесь нужно собрать всю свою волю и решиться на действие, которое сопряжено с риском, составляющим существо установки к действию. Если стояние перед выбо­ром сознательно удерживается как экстремальное состояние на грани риска, из которого вновь и вновь нужно действовать, то человек одновременно должен подготавливать себя к действию и совершать само действие, отдавая приказы самому себе в проявлении решительности.

Воля к власти Ницше воплощает собой волю к воле в опыте приказания. Хайдеггер дает воле к власти точное имя воли к воле: «В выражении же Воля к власти слово "власть" именует лишь сущность того, каким именно образом воля волит сама себя — будучи приказом и пове­лением. Будучи приказыванием, воля неразделима сама с собой, а это значит, с волимым ею. Собираться воедино, собираться в кулак — вот властвование власти. Воли для себя не бывает, как не бывает и власти для себя»^[192]. Воля к власти — это преодоление нерешительности, кото­рую Ницше находит в историческом человеке перед своими высшими целями. Ницше в своей

философии констатирует кризис человека. «В истории европейской мысли Фридрих Ницше и Владимир Сергеевич Соловьев соединяются как вестники Великого Кризиса, великих сдвигов и перемен, которые были ими угаданы и осмыслены, хотя и пришли в мир после их кончи- ны.этот глубинный и порождающий горизонт кризиса — человек. Здесь, может быть, главная черта наших дней»^[193][194]. Стремление к власти над самим собой и преодоление нерешительности рискованным выбором (пробиться наверх) есть воля к власти. Воля должна собираться в кулак (исходить из оснований воли к жизни) в преодолении человеком самого себя и вместе с тем должна действовать (полагание к свободе). Воля ищет основания жизни, образующего глубину преодоленных страданий, что выпадают на долю человека. Опираясь на инстинкты, воля устремляется вдаль к своей высшей цели, которой Ницше объявляет сверхчеловека: «Человек — это зверь-чудовище и сверх-зверь; высший человек — человек-чудовище и сверхчеловек: именно так все и складывается. С каждым прирастанием человека ввысь и в величие он растет также в глубь и в страшное. Не следует желать одного без другого — или, еще точнее: чем ос-

202 новательней хочет человек одного, тем основательнее он достигает как раз другого» . Итак, образуются два вектора воли, которые Ницше называет прирастанием ввысь и ростом вглубь и страшное, когда человек должен преодолеть самого себя: «Кто же такой этот сверхчеловек? Очень просто: человек без Бога. Человек, мыслимый вне какого-либо соотношения с боже­ственным. Сверхчеловек разрешает неразрешимое, определяет недоопределенное, таким обра­зом разламывая гуманистический предикат»^[195]. Итак, окончательное разрешение кризисной си­туации стояния перед выбором возможно только для сверхчеловека: «Не "человечество", но сверхчеловек — вот истинная цель!»^[196]. Ницше ищет новую позицию для разрешения кризиса, которую олицетворяет сверхчеловек.

Идея вечного возвращения как принцип воли власти раскрывает суть ницшевской воли к воле: возможность возвращения воли к самой себе. Воля вновь и вновь возвращается к облада­нию властью для преодоления кризиса решения, против которого она борется в поиске новых центров жизни: «Моя борьба против упадка и всевозрастающей слабости личности. Я искал но­вого центра. Я познал, что состояние разложения, в котором единичные личности могут до­стигать небывалой степени совершенства, является отображением и частным случаем всеобще­го бытия. Против парализующего ощущения всеобщего разрушения и неоконченности я вы­двинул идею вечного возвращения»^[197]. Установкой, через которую воля волит сама себя, явля­

ется вечное возвращение равного. Есть только становление, не предполагающее за собой ника­кого бытия: «Строже говоря: нельзя допускать, вообще, никакого бытия, потому что тогда ста­новление теряет свою цену и является прямо бессмысленным и излишним»^[198]. В этом становле­нии и постоянной постановке себя под вопрос, не допускающим никаких конечных целей и ре­шений, отрицающим их, главной целью человечества Ницше определил сверхчеловека. Как же возможно полагание высшей цели для человечества в становлении всего сущего? Каким обра­зом должен прийти сверхчеловек на смену человеку в становлении воли к власти?

Цитируя выбранные места фрагмента 708, Ханна Арендт пишет: «В потоке афоризмов, заметок и мысленных экспериментов, образующих посмертное собрание под названием "Воля к власти". я склонна считать это (пункты о становлении в афоризме 708) последним словом Ницше по данному вопросу, и оно ясно говорит об отказе от Воли и волящего эго.Сверхчеловек — этот тот, кто преодолел эти заблуждения, чьи прозрения достаточно сильны, чтобы противостоять побуждениям Воли или тому, чтобы оборотить собственную во­лю кругом, избавить ее от всех колебаний. поскольку остается благословить все сущее»^[199]. По Арендт, основанием отказа Ницше от воли является его критика какой бы то ни было конечной цели, к которой может стремиться человек и все сущее, вплоть до цели «мирового движения». Но сомнение и отрицание конечной цели не является отказом от воли. Скажем, что волю опре­деляет два полюса в экзистенциальной ситуации, между которыми возникает то напряжение, которое мы называем волей: целеполагание в определяющей нехватке и установка к действию. Когда мы делаем цель достаточным условием для полагания воли, тогда мы не можем отличить волю от разума, мы можем создать только рационалистическую трактовку воли. Более того, описывая волю, мы видим, что в своих способах проявления человеком, воля всегда имеет та­кую цель, что достигается здесь и сейчас, когда реализуется установка к действию. В проявле­нии самообладания цель и установка коротко замкнуты друг на друге. В решительности само решение становится целью, которое полагает установку выбора возможностей и стратегий ее реального достижения. Наконец в поступке свободные и сознательные действия, совершаемые человеком, здесь и сейчас бьют и попадают точно в цель. В этом смысле самая далекая и выс­шая цель и стремление к ней раскрываются актуализацией способов, какими человек проявляет волю. Именно к такому феноменологическому видению стремился Ницше: «Если бы захотели достаточно широко поставить цель жизни, то она не должна была бы совпадать ни с одной ка­тегорией сознательной жизни; наоборот, она должна была бы еще объяснять каждую из них как средство, ведущее к сказанной цели.»^[200]. Вместо установки Ницше говорит о средствах:

достигнутая цель в одном способе проявления воли (категория сознательной жизни) является установкой для другого способа, так что цель жизни достигается совокупными способами про­явления воли: «Воля к власти — это тот принцип, который позволяет преодолеть невозможное и тем самым сотворить ценность жизни. В понятии воли к власти Ницше выразил то, к чему приходит преодоление нигилизма — не просто к отрицанию его, а к стремлению создать на об­ломках нигилистического отношения к жизни иной принцип оценки жизни, сила же (власть, мощь, Macht) и должна послужить этим новым принципом оценки»^[201][202]. Отрицание цели не явля­ется отказом от воли по той причине, что для проявления воли сохраняется установка поиска целей жизни.

Если высшей целью человечества является сверхчеловек, тогда ключевой установкой для воли к власти становится преодоление человека, сотворение новых принципов и ценностей жизни. Так философ Ален Бадью сопоставляет дело Ницше с делом апостола Павла: «Разве сам Ницше не хотел "перенести центр тяжести" человеческой жизни за пределы ее нынешнего ни­гилистического декаданса? Разве для этого ему не были нужны три связанных друг с другом изобретенных Павлом темы, а именно: субъективная декларация, опирающаяся лишь на саму себя (Заратустра), расколотая надвое История ("великая политика") и новый человек как завер­шение рабства виновности и утверждение жизни (Сверхчеловек)?» . Итак, решительный по­иск нового центра жизни «против парализующего ощущения всеобщего разрушения и неокон- ченности» есть ключевое сближение цели с установкой сознания, в котором для Ницше рас­крывается воля к воле в вечном возвращении того же самого. Итак, разбирательство с филосо­фией Ницше открывает горизонт для новых идей, которые необходимо сформулировать в пер­спективе вопроса о бытии как волении. Познается ли бытие в ином феномене воле к воле, от­личном от вечного возвращения как принципа воли к власти, что ставит предел существованию человека? Возможна ли иная, по отношению к власти, эстетизация воли? Чтобы решить постав­ленную задачу, последуем за установкой поиска нового центра вопрошания. Обратимся к рус­ской культуре и вновь пройдем путь описания воли, одним из этапов которого окажется анализ эстетизации воли в художественной литературе.