Эстетические мифологемы Платона

Платон устами Сократа одним из первых обращается к этимологии слова воля, которую Сократ выясняет с присущей ему в «Кратиле» импровизацией с вариациями на тему: «.воля (βουΐή) некоторым образом означает полет стрелы (βοϊή), а "соизволение" ["желание" — τa βούΐεσθαι] означает устремление и совет (βουΐεύεσθαι).

Для исследователей философии Платона имеется трудность, связанная с построением в один ряд таких понятий как добро (добродетель), знание, воля вокруг ситуации свободного вы­бора и добровольного решения: «Но тогда встает следующий вопрос: если, по сути дела, доб­ровольное тождественно знанию, а невольное — незнанию и противопоставление добровольно­го и невольного вообще имеет место только в пределах разумности, то какой смысл вводить дополнительное понятие "добровольного"? Ведь человек, знающий, что такое подлинное благо, не может. находиться в ситуации выбора между благом и злом^[80]».

Эту трудность способна покрыть и превзойти еще одна трудность, происходящая из то­го, что, возможно, для греков вообще не существует воли в качестве проблемы, но актуальны такие понятия как мощь, свобода, и переход к понятию воли — это переход в совершенно дру­гую эпоху человеческой истории: «Если античный человек — это существо мощи, существо которое может, то человек эпохи модерна — это существо воли, существо которое хочет (во- лит).

ным миром и миром эпохи модерна»^[81]. Разрешить имеющееся затруднение, значит направить исследование к тому, чтобы увидеть, что для Платона представляет воля и свободный выбор.

Описывая и представляя в диалогах судьбы различных людей, иллюстрируя живыми об­разами свои идеи, Платон фиксирует противоречие между добром и злом, благим и дурным: «Что же до остальных душ, то у той, которая всего лучше последовала богу и уподобилась ему, голова возничего поднимается в занебесную область и несется в круговом движении по небес­ному своду; но ей не дают покоя кони, и она с трудом созерцает бытие. Другая душа то подни­мается, то опускается — кони рвут так сильно, что она одно видит, а другое нет. Вслед за ними остальные души жадно стремятся кверху, но это им не под силу, и они носятся по кругу в глу­бине, топчут друг друга, напирают, пытаясь опередить одна другую. И вот возникает смятение, борьба, от напряжения их бросает в пот. Возничим с ними не справиться, многие калечатся, у многих часто ломаются крылья. Не смотря на крайние усилия, всем им не достичь созерцания [подлинного] бытия, и, отойдя, они довольствуются мнимым пропитанием. Мы же коснемся причины утраты крыльев: почему они отпадают у души? Причина здесь, видимо, такая: крылу от природы свойственна способность подымать тяжелое в высоту, где обитает род богов. А изо всего, что связано с телом, душа больше всего приобщилась к божественному — божественное же прекрасно, мудро, доблестно и так далее; этим вскармливаются и взращиваются крылья ду­ши, а от всего противоположного — от безобразного, дурного — она чахнет и гибнет»^[82]. Раз­решение противоречия между добром и злом явно не превращается в свободный выбор добра или зла.

Из второй речи Сократа о любви в «Федре» следует, что не существует свободного вы­бора между добром и злом, когда душа захвачена борьбой с собой в коллизии своего существо­вания: она разрывается в противоположностях своих стремлений и вожделений, в невозможно­сти для ума управлять способностями души.

ления как способности души, уподобленные коням, управляемые умом-возничим) есть не что иное, как вожделение. Любовь как приобщение к божественному, как воплощение стремления к прекрасному, что делает само стремление прекрасным, предстает эстетизацией воли. В свою очередь, любовь тогда связана с волей, когда она порождается и управляется ей, но не вожделе­нием, отождествляясь с волей как высшее стремление.

Итак, если для Платона не существует свободного выбора между добром и злом, благим и дурным, то только и единственно потому, что решительность, направленная к высшему по­знанию, уже располагает своей установкой свободного выбора, настроенного на цель (благо). Свободный выбор порожден самим же благом, которого душа смогла достичь в решительности своего высшего устремления. Именно решимость (сосредоточенность души), направленная к высшему благу порождает оппозицию добра и зла: зло человек не совершает добровольно, но по неведению, по утрате высшей цели. И эта решимость у Платона может быть эстетически изображена через любовь как приобщение и стремление к божественному, которое прекрасно. Абсолютная истина решительного стремления к благу для Платона имеет политический смысл и политическое значение, в чем мы можем извлечь для узловых точек исследования историче­скую (этическую и политическую идею) форму, в которой реализуется и определяется содер­жание воли.

жение "преодолеть самого себя"»^[86]. Воля, проявленная в самообладании контролирует удоволь­ствия и вожделения.

Решительность как стремление к высшему и общему благу определяет для Платона вы­бор философии в деле справедливого устроения государства: «.искони наблюдался какой-то разлад между философией и поэзией»^[87]. Из государства изгоняются поэты и исключаются ми­фы, вносящие противоречие в божественную форму, повествующие о распрях между богами: «Боги не могут порождать зло. и даже слушать об этом вредно: всякий станет тогда извинять в себе зло, убежденный, что подобные дела совершают и совершали. А потому нам пора пере­стать рассказывать эти мифы, чтобы они не породили в наших юношах склонностях к поро- ку»^[88].

Платон отличает души, отчужденные от высших стремлений, которые не могут обра­титься к ним и запутываются в противоречии низших и высших стремлений. С другой сторо­ны, есть души, обращенные к высшему миру идей и форм. Поэтому речь может идти об упоря­дочивании спонтанных и импульсивных действий, влечений, вожделений и управлении спо­собностями через главную божественную часть души — ум. Как в «Федре», так и в «Государ­стве» справедливость выступает началом, что удерживает душу от низших стремлений и направляет ее в стремлении к высшему благу. Платон свободно обращается с поэзией, изгоняя вредных поэтов в деле воспитания стражей, которые воспевают те стремлениям души, что не подчиняются разуму. Платон отбрасывает ненужные для политики мифы, как раз для того, что­бы изобрести нужные мифы, определяющие справедливость главным условием выбора, опре­деляющего судьбу, который тесно связан с жизнью полиса. Произведение мифа становится эс­тетической задачей и требует эстетического восприятия справедливости, чтобы сделать спра­ведливый выбор прекрасным в своей сути.

Для Платона справедливость является не столько добродетелью частного лица, сколько добродетелью жизни полиса, в которую должен включиться каждый свободный человек. Про­хождение дистанции смертоносного кругооборота в выборе своей судьбы имеет смысл, если выбор удачен и справедлив для полиса.

Главную меру справедливости должны избрать участники дистанции смертоносного оборота при прохождении равнины Леты, где располагается предел напряженной ситуации вы­бора себя: здесь они должны вернуться к своему существованию, покинув владения смерти, для чего должны испить из реки, избавляющей от забот. Справедливый выбор здесь равен должной мере испитой воды, придающей забвению страдания смертоносного кругооборота, но не обра­щающей к будущей беззаботности и беспечности: «В меру все должны были испить этой воды, но, кто не соблюдал благоразумия, те пили без меры, а кто ее пьет таким образом, тот все забы­

вает»^[94]. Воля справедливого выбора, знающего меру, также подлежит эстетизации через смеж­ные темы других диалогов: «Вот теперь сила блага перенеслась у нас в природу прекрасного, ибо умеренность и соразмерность всюду становится красотой и добродетелью»^[95]. Потенциал эстетизации воли в философии Платона раскрывается в объединении диалогов, освещающих с разных позиций одну тему.

Для Платона сущность воли раскрывается в силе справедливых решений, которые спо­собен принять человек. И в этой справедливости размечается путь к политической практике: «Я скажу, что все справедливые люди с летами становятся правителями в своем государстве, если им этого хочется^[96]. Для античной философии полагания «я хочу» и «я могу» стремятся к свое­му единству: «Знала или нет античная философия о возможном конфликте между тем, что я мо­гу, и тем, что я волю, она определенно должна была понимать феномен свободы как нечто неотъемлемое от «я-могу», или могла бы, вероятно, определять его как совпадение «я-волю» и «я-могу»»^[97]. Изгнание поэтов из идеального государства требует от Платона решительности в конструировании нужных мифологем как мощных аргументов идей, которые должны служить благу самого полиса. Такое обращение с мифами отличает не только диалог «Государство», но и «Федр»: «Отправить мифы на прогулку, приветствовать их, отправить их на каникулы — это превосходное решение khairein, которое одновременно обладает всеми этими значениями.»^[98]. Смелость и ирония — две характеристики свободного и решительного обращения с мифами, которое осуществляет Платон в своей философии. Воля Платона, его khairesis, эстетичен в сво­ей иронии и смелости. Справедлив и прекрасен выбор тех, кто познал добродетельную жизнь и готов посвятить себя политической жизни.

2.2