Античная традиция истолкования «Алкивиада I».

Среди многочислен­ных сочинений Прокла видное место занимает его комментарии на диалог Платона «Первый Алкивиад», который пока не привлек особого внимания современных исследователей неоплатонизма.

друг с другом двух своих корреспондентов. В какой-то степени нынешняя ситуация C комментарием на «Первый Алкивиад» объясняется тем, что лишь в 1954 году вышло первое критическое, подготовленное Вестеринком?, а в 1985 второе издание этого труда Прокла, сопровождающееся вступительной статьей историко-филологического характера, французским переводом — это второй перевод на европейские языки^{[111][112][113]} — и обстоятельным комментарием А. Сетона^{[114][115][116][117][118][119]}. C изучения, однако, проблемного поля этого диалога, по Проклу, должен начинаться курс философского образования, тем самым этот диалог является введением в философию Прокла, логически предшествующим рассмотрению остальных тем.

Прежде чем обратиться к самому произведению Прокла, скажем несколько слов об исторической судьбе диалога Платона. Сам диалог, хотя он и не относится к числу шедевров в платоновском корпусе, тем не менее, не лишён оригинальности и философской выразительности. Наряду с вопросами, характерными для т.

10 *·

«сократических» диалогов , в нем содержится весьма важное и имевшее далеко идущие последствия учение о душе как о сущности человека («душа — это человек»)^ в контексте толкования «Познай самого себя» (γνώθί σαύτόν), знаменитой надписи при входе в святилище Аполлона в Дельфах. Эта максима, которую традиция относила ко всем семи мудрецам^, Фалесу^, Хилону^ или же к

дельфийским амфиктионам^, обычно у греков до Платона обозначавшая необходимость усвоить разницу между смертным и бессмертным, отказаться от 15βpiS, рождающей φθ0VOS^,θεών, в этом диалоге превращается в призыв познать свою душу¹^, а это познание становится необходимым условием для правильного ведения любого человеческого дела, частного и общественного, поскольку здесь «познай самого себя» идентично с благоразумием (σωφροσύνη), наукой о хорошем и плохом во всех сферах деятельности^. C тех пор, как Фр. Шлейермахер¹®, разрабатывая вопросы аутентичности и хронологической последовательности диалогов Платона, усомнился в подлинности «Первого Алкивиада», вопрос остаётся открытым. Хотя, конечно, сегодня уже не может идти речи о принятии аргументации почтенного учёного, тем не менее сомнение, питаемое прежде всего стилем диалога, который, по меткому выражению Теслеффа^{[120][121][122][123][124][125][126]}, flat and unimaginative, очевидным наличием нескольких, по меньшей мере двух, не очень связанных между собой, частей, одна из которых (120е — 124с) — всего лишь имитация философских мифов в «Протагоре», «Пире», «Меноне» и «Федоне», продолжает бытовать среди значительного количества исследователей и по сеи день . В силу указанных причин диалог долгое время не был популярен среди исследователей античной философии^¹.

Однако древность таких сомнении не знала, принимая диалог не только как подлинный труд Платона, несмотря на то, что его «брат-близнец», Алкивиад II, уже тогда считался подозрительным: «Второй же («Алкивиад».—Д.Б.) некоторыми считается сочинением Ксенофонта, как и «Алкион» — Леонта Академика, как говорит Никий из Никеи» 223 _{f но и κaκ очень} важный для идеалистической антропологии.

Уже у Аристотеля можно найти следы чтения «Первого Алкивиада» (De

anim., 407b 26) и мы увидим, как это отразилось в том числе и у его комментаторов. В систематизации наследия Платона, предпринятой Аристофаном грамматиком в III-II веке до н.з., наш диалог не обозначен expresses verbis и, по всей вероятности, включён в число избежавших разделения на триады: «прочие же (диалоги.—Д.Б.) идут по отдельности и беспорядочно» (τ⅛ 6’ Otλλ(X καθ’ £v KCtl 0t't